– Незадолго до того у Лестата появился друг – музыкант.
Он жил на Рю-Дюмейн. Мы видели его на концерте в доме мадам Ле Клэр, на той же,
в то время очень престижной и фешенебельной, улице. Собственно говоря, именно
мадам Ле Клэр, чей салон частенько посещал Лестат, нашла бедному юноше комнату
в особняке по соседству. Лестат познакомился с ними и стал наносить регулярные
визиты. Я уже говорил, что он любил играть со своими жертвами, входил к ним в
доверие, заводил с ними дружбу, заставлял себя полюбить. Но кончалось все
одинаково, и я не сомневался, что он всего лишь забавляется с молодым
музыкантом, хотя их дружба длилась дольше, чем любое другое из его знакомств на
моей памяти. Юноша писал действительно хорошую музыку; Лестат нередко приносил
домой ноты с отрывками из его новых вещей и играл их на большом рояле у нас в
гостиной. У молодого человека был несомненный талант, но музыка приносила ему
сущие гроши, желающих платить за нее находилось немного – это была странная,
беспокойная музыка. Лестат встречался с ним чуть не каждый вечер, помогал ему
деньгами, водил по ресторанам, которые были юноше не по карману, и даже покупал
ему бумагу и перья.
Их знакомство, повторюсь, длилось необычайно долго для
Лестата. Я силился понять, то ли он действительно нашел человека, сумевшего ему
понравиться, вопреки всем его предубеждениям против смертных, то ли просто
задумал особенно изощренную и жестокую подлость. Неоднократно он говорил мне и
Клодии, что собирается убить юношу, но всякий раз ему что-то мешало.
Естественно, я ни о чем его не спрашивал, не хотел, чтобы на мою голову
обрушилась буря ярости. Только подумать: Лестата приворожил какой-то там
смертный! Да скажи я ему такое, и он был разнес на части всю мебель в гостиной.
На следующий вечер после того, как Клодия сообщила мне, что
хочет убить Лестата, он вдруг ни с того ни с сего принялся уговаривать меня
пойти вместе с ним на квартиру к его другу. Он вел себя весьма дружелюбно, как
всегда, когда хотел, чтобы я составил ему компанию. Собираясь в театр или
оперу, он всегда упрашивал меня пойти вместе. Только на «Макбет» я ходил с ним
по меньшей мере раз пятнадцать. Мы видели все постановки этой трагедии в Новом
Орлеане, включая даже любительские. Возвращаясь из театра домой, Лестат вслух
повторял отдельные, особенно понравившиеся ему строки и иногда даже кричал,
обращаясь к поздним прохожим, угрожающе вытянув указательный палец: «Завтра,
завтра, завтра!», пока они не переходили на другую сторону улицы, сочтя его
пьяным. Но все его благодушие улетучивалось бесследно, стоило мне всего лишь намекнуть,
что мне тоже приятно его общество, и следующего подобного случая приходилось
ждать месяцами, а то и годами. В тот вечер он даже снизошел до того, что
положил руку мне на плечо. Я скучно и вяло выдумывал самые жалкие отговорки,
звучавшие совершенно неправдоподобно, поскольку мои мысли были целиком заняты
Клодией, нашим планом и грядущими несчастиями. Меня до глубины души поражало,
как он умудряется не замечать этого. В конце концов он понял, что напрасно
теряет время, в раздражении поднял с пола какую-то книгу и швырнул ею в меня:
«Ну и читай свои чертовы книги! Крыса!» – И с оскорбленным
видом вышел из комнаты.
Это встревожило меня до крайности. Я предпочел бы, чтобы он
встретил мой отказ по обыкновению холодно и презрительно. Я решил еще раз
попробовать отговорить Клодию, хотя у меня уже не было сил и я знал, что ничего
не смогу поделать. Но дверь в ее комнату была заперта, она еще не вернулась. За
весь вечер я видел ее лишь мельком, когда говорил с Лестатом. Она одевалась
перед зеркалом в прихожей. На ней было платье с буфами и лиловой ленточкой на
груди, из-под него выглядывали кружевные чулочки и ослепительно белые туфельки.
Уходя, она бросила на меня холодный взгляд.
Я проголодался и тоже отправился на улицу. Я вернулся домой
через пару часов, сытый и слишком ленивый, чтобы предаваться унылым
размышлениям. Но едва переступил порог, во мне появилось и начало расти
чувство, что Клодия задумала сделать это сегодня.
Не знаю, как я это понял. Скорее всего, меня встревожило
что-то в доме. Я слышал шаги Клодии во второй гостиной. Дверь туда была
заперта. И мне показалось, что ей отвечает другой голос, тихо, шепотом. Еще ни
разу ни я, ни Клодия не приводили людей сюда, только Лестат время от времени
таскал в дом уличных женщин. Скоро я уже был твердо уверен, что там кто-то
есть, хотя не мог уловить ни отчетливого запаха, ни громких слов. Но потом я
почувствовал аромат изысканной пищи и вина. В хрустальной вазе на рояле стоял
букет хризантем. Для Клодии эти цветы символизировали смерть.
Вскоре появился Лестат. Он что-то тихо напевал себе под нос,
отстукивая тростью ритм по перилам винтовой лестницы. Он вошел в длинный холл,
его лицо разрумянилось, губы порозовели. Сел к спинету и поставил ноты на
пюпитр.
«Убил я его или нет? – спросил он, указывая на меня
пальцем. – Догадайся!»
«Нет, – отрешенно ответил я. – Ты ведь звал меня с
собой, значит, не собирался убивать его».
«Ага! Но я мог сделать это со злости, из-за того, что ты не
пошел со мной!» – сказал он и поднял крышку инструмента. Теперь он будет так
болтать до рассвета, подумал я. Он был необычайно оживлен. Я смотрел, как он
разбирает ноты, и спрашивал себя в который раз: может ли он умереть? Неужели
она решится его убить? Я почти собрался с духом пойти к Клодии и сказать, что
мы должны отказаться от наших планов, от путешествия и всего остального, и
продолжать жить так, как жили до сих пор. Но внутренний голос подсказывал мне,
что назад дороги нет и что с того самого дня, когда она начала задавать
вопросы, развязка – все равно какая – стала неизбежной. И непреодолимая тяжесть
приковала меня к креслу.
Лестат заиграл. У него был превосходный слух, в прежней
жизни он мог бы стать отличным пианистом. Но он играл без чувства, не
погружался в музыку, а вытягивал ее из инструмента, как фокусник; правда,
виртуозно, потому что он был вампиром и его способности превышали человеческие.
Он играл без души, холодно и точно.
«Так убил я его или нет?» – повторил он.
«Нет», – снова ответил я, но с таким же успехом мог
утверждать и обратное. Я думал только о том, как бы не выдать себя.
«Ты прав, я его не тронул, – сказал он. – Наша
близость приятно возбуждает меня, и я не хочу пока лишаться удовольствия
обдумывать каждый раз заново, как убью его. Убью, но не сейчас, и тогда я найду
другого смертного, похожего на него. Если бы у него были братья… я занялся бы
ими по очереди. Вся семья вымерла бы от таинственной лихорадки, иссушающей
тело! – продекламировал он тоном аукциониста. – Кстати, у Клодии тоже
страсть к семьям, да ты и сам, наверное, знаешь. Ах да, к вопросу о семьях, я
чуть было не забыл. Ходят слухи, будто на плантации Френьеров завелись
привидения. Рабы и надсмотрщики разбегаются кто куда».
