Будильник – единственная вещь, на которую я
реагировала, – начинал трезвонить в 5.30 утра. Я высовывала босую ступню из-под
одеяла и тянула ее к будильнику (он предусмотрительно помещался на другом конце
комнаты, чтобы мне пришлось сделать хоть какое-то усилие); некоторое время я
беспорядочно лягала воздух, потом наконец попадала по будильнику, и
отвратительный звон на некоторое время стихал. Он возобновлялся, упорно и
последовательно, через каждые семь минут, пока в 6.04 я не начинала паниковать
и не бежала в душ.
Возня с одеванием начиналась между 6.31 и
6.37. Лили, сама не больно-то разбиравшаяся в моде, постоянно таскавшая джинсы,
дешевые свитера и пеньковые фенечки, каждый раз, как мы с ней виделись,
говорила мне: «Не понимаю, в чем ты ходишь на работу. Это же журнал „Подиум“,
детка. Ты смотришься неплохо, как любая девушка, но для „Подиума“, Энди, все
это не годится».
Я не говорила ей, что несколько месяцев
вставала до безобразия рано, чтобы состряпать из своего гардероба жителя
«банановой республики» нечто достойное «Подиума». По получасу простаивала я с
кружкой кофе в руках над туфлями и ремнями, шерстью и микрофиброй. Я каждый
день приходила на работу в чулках нового цвета – и все для того, чтобы
услышать, что все это «не то, не то, не то». Каблуки моих туфель всегда были
слишком низкими, слишком неизящными. Я не могла позволить себе вещи из
кашемира. Я никогда прежде не слышала о стрингах (!) и мучилась, не зная, как
сделать так, чтобы на брюках или юбке не выступали рубцы от нижнего белья,
бывшие предметом постоянного обсуждения и осуждения во время обедов и
перекуров. И сколько я ни пыталась, я не могла заставить себя носить на работу
короткие топы и завязывающиеся на животе рубашки.
И вот через три месяца я сдалась. Я просто
слишком устала – эмоционально, физически, умственно; ежеутреннее самоистязание
высосало все мои соки. Но это произошло лишь через три месяца после моего
первого выхода на работу. Это был день как день, я стояла со своей желтой
университетской кружкой в одной руке, а другой перебирала свои любимые вещицы
из «Аберкромби». Зачем бороться, спрашивала я себя. Если я стану носить их
одежду, это еще не будет значить, что я продалась им с потрохами, не так ли?
Кроме того, замечания по поводу моих нарядов становились все более частыми и
ядовитыми, и я начинала думать, что надо мной нависла угроза увольнения. Я
увидела себя во весь рост в зеркале и не могла удержаться от смеха: девушка в
дешевом бюстгальтере и трикотажных трусиках пытается соответствовать духу
«Подиума»? Ха. Ха-ха. Только не в этих тряпках. Да ведь я работаю в журнале
«Подиум», черт побери, и сегодня не стану надевать обтрепанные, поношенные
вещи. Хватит. Я отбросила в сторону свои безликие блузки и извлекла на свет
твидовую юбку от Прады, черный свитер-водолазку от Прады и полусапожки от Прады
же. Все это однажды вечером, когда я ждала Книгу, принес мне Джеффи.
– Что это? – спросила я, расстегнув молнию на
сумке.
– Это, Энди, то, что тебе надо носить, если ты
не хочешь, чтобы тебя уволили. – Он улыбнулся, но в глаза мне не смотрел.
– То есть?
– Послушай, ты должна понять, что ты… твой
внешний вид не очень хорошо гармонирует с этим местом. Я знаю, что такие вещи
дороги, но эту проблему не так уж трудно решить. У меня в кладовой этого добра
навалом, никто и не заметит, если ты время от времени что-нибудь…
позаимствуешь. – Он сделал многозначительную паузу. – И уж, конечно, тебе стоит
созвониться с людьми из отдела рекламы и взять у них дисконтную карту на
покупку работающих с ними дизайнеров. Лично у меня скидка всего тридцать
процентов, но ты – секретарь Миранды, и я не удивлюсь, если они вообще не будут
брать с тебя денег. Тебе нет никакой необходимости носить эти штучки из «Гэп».
Я не стала объяснять ему, что, когда я надеваю
«Наин уэст» вместо «Маноло» и джинсы, купленные в молодежном отделе универмага
«Мейси», а не в «Джинсовом рае» – на восьмом этаже шикарного универмага
«Барни», я тем самым пытаюсь показать, что меня не соблазняет блестящий антураж
«Подиума». Вместо этого я просто кивнула, заметив, что Джеффи явно нервничает,
ему неудобно, что приходится говорить мне такие вещи. Интересно, кто его
подучил? Эмили? А может, сама Миранда? Ладно, в конце концов, это не важно.
Черт побери, я продержалась здесь уже три месяца, и если водолазка от Прады
поможет мне продержаться еще девять, значит, придется надеть водолазку от
Прады. Я решила, что больше не буду противиться улучшениям в своем гардеробе.
В 6.50 я наконец вышла на улицу и
действительно была чертовски довольна тем, как выгляжу. Парень из ближайшего
ларька даже присвистнул, и не успела я пройти и десяти шагов, как меня
остановила какая-то женщина и сказала, что она уже три месяца ищет такие
сапоги. Я привычно вышла на угол Третьей авеню, сразу поймала такси и без сил
упала на заднее сиденье, не чувствуя даже радости от того, что мне не придется
толкаться в метро.
– Мэдисон-авеню, шестьсот сорок. Побыстрее,
пожалуйста, – прохрипела я.
Таксист сочувственно (клянусь!) посмотрел на
меня в зеркало заднего вида и сказал:
– А-а, «Элиас-Кларк-билдинг».
И мы моментально свернули налево, на Девяносто
пятую улицу, а потом еще раз налево, на Лексингтон-авеню, промчались до
Пятьдесят девятой улицы и направились на запад, к Мэдисон-авеню. Машин было
мало, и ровно через шесть минут мы затормозили перед высоким, стройным,
сверкающим монолитом, великолепно гармонирующим с внешним обликом своих
многочисленных обитателей. Счет, как всегда, составил бы доллар сорок центов, и
я, опять-таки как всегда, расплатилась десятидолларовой банкнотой.
– Сдачу оставьте себе, – пропела я, чувствуя
ежеутренний прилив радости от того, что лицо водителя расплывается в
растерянной счастливой улыбке, – «Подиум» угощает.
С этим как раз не было никаких проблем. Уже в
первую неделю своей работы я поняла, что бухгалтерия не была сильной стороной
«Элиас-Кларк», как не была и приоритетной. Мне не составляло никакого труда
каждый день списывать по десять долларов на дорожные расходы. Другая компания
заинтересовалась бы, кто дал вам право ездить на работу на такси; «Элиас-Кларк»
могло заинтересовать лишь почему вы снисходите до такси, когда есть служебные
машины. Почему-то мысль о том, что я ежедневно надуваю компанию на десять
баксов – хотя мне прекрасно было известно, что никто в ней не страдал от моей
расточительности, – здорово поднимала мне настроение. Кто-то назовет это
ребячеством. Я называла это сведением счетов.
