А, так мы начнем с этого, да? Дойль следил, как Энсон раскуривает свою сигару. Вспышка спички на миг заставила блеснуть стаффордский узел в булавке его галстука.
— Бланш читает ваши книги, — сказал главный констебль, слегка кивнув, словно это исчерпывало вопрос. — Кроме того, она очень любит романы миссис Брэддон.
Дойль ощутил внезапную боль — литературный эквивалент подагры. И тут же последовал новый спазм, когда Энсон продолжил:
— Сам я почитываю Стэнли Уэймена.
— Превосходно, — ответил Дойль, — превосходно. — Под этим он подразумевал: превосходно, что вы предпочитаете его, в той мере, в какой это касается меня.
— Видите ли, Дойль… Я уверен, вы не против, если я буду говорить прямо? Возможно, я не такой уж знаток книг, но в качестве главного констебля я неизбежно оцениваю ситуации с более профессиональной точки зрения, чем, полагаю, большинство ваших читателей. То, что полицейские, которых вы вводите в свои рассказы, не подходят для выполнения своих обязанностей, необходимо для логики ваших выдумок, мне понятно. Как мог бы ваш ученый сыщик сиять, если бы его не окружали олухи?
Вызов, не заслуживающий возражений.
— «Олухи» едва ли подходящее определение для Лестрейда, и Грегсона, и Гопкинса, и… о, это вовсе…
— Да, я полностью понимаю ваши основания, Дойль. Но в реальном мире…
Тут Дойль более или менее перестал слушать. В любом случае его мысли зацепились за слова «в реальном мире». До чего же легко все понимают, что реально, а что нет. Мир, в котором почти незрячий молодой солиситор был приговорен к тюремному заключению в Портленде… мир, в котором Холмс распутывал очередную загадку, недоступную умам Лестрейда и его коллег… или потусторонний мир, мир за закрытой дверью, сквозь которую так легко проскользнула Туи. Некоторые люди верят только в один из этих миров, некоторые — в два, горстка — во все три. Почему люди считают, что прогресс слагается из того, чтобы верить меньше, а не больше, не в том, чтобы распахнуть себя для большего во вселенной?
— …вот почему, мой милый, я без прямого предписания министерства внутренних дел не стану снабжать моих инспекторов шприцами с кокаином, а моих сержантов и констеблей — скрипками.
Дойль наклоняет голову, словно признавая чувствительный удар. Но с него было довольно актерства и гостеприличности.
— Ну так к делу. Вы прочли мой анализ.
— Я прочел ваш… рассказец, — ответил Энсон. — Прискорбное дело, ничего не скажешь. Цепь ошибок. Все можно было бы задушить в зародыше заметно раньше.
Откровенность Энсона удивила Дойля.
— Рад слышать это от вас. Какие ошибки вы имеете в виду?
— Да этой семьи. Вот где все пошло наперекосяк. Семьи жены. Что им взбрело в головы? Дойль, право же! Ваша племянница настаивает на том, чтобы выйти за парса, ее не удается отговорить, и что же вы делаете? Вы обеспечиваете этого субъекта приходом… ЗДЕСЬ. В Грейт-Уайрли. С тем же успехом вы могли бы назначить ирландского бунтаря главным констеблем Стаффордшира и умыть руки.
— Я склонен согласиться с вами, — ответил Дойль. — Без сомнения, его покровитель желал продемонстрировать вселенскость Англиканской Церкви. Сам священник, по моему суждению, и приятный, и глубоко верующий человек, который заботится о приходе во всю меру своих сил. Однако появление цветного священника в таком грубо невежественном приходе обязательно должно было привести к возникновению прискорбной ситуации. Бесспорно, этот эксперимент не следует повторять.
Энсон поглядел на своего гостя с неожиданным уважением — несмотря даже на выпад «грубо невежественный». Общей почвы оказалось больше, чем он ожидал. Ему следовало бы предвидеть, что сэр Артур вряд ли окажется отпетым радикалом.
— А затем подарить приходу трех детей-полукровок.
— Джорджа, Ораса и Мод.
— Трех детей-полукровок, — повторил Энсон.
— Джорджа, Ораса и Мод, — повторил Дойль.
— Джорджа, Ораса и Мод И-дал-джи.
— Вы прочли мой анализ?
— Я прочел ваш… анализ. — На этот раз Энсон решает уступить это слово. — И меня, сэр Артур, восхищают и ваше упорство, и ваша страстность. Обещаю сохранить ваши дилетантские рассуждения между нами. Разглашение их не принесло бы пользы вашей репутации.
— Мне кажется, вам следует предоставить мне самому судить об этом.
— Как угодно, как угодно. Бланш на днях прочла мне интервью, которое вы дали «Стрэнду» несколько лет назад о ваших методах. Надеюсь, ваши слова не подверглись грубым искажениям?
— Что-то не припомню. Но у меня нет привычки прочитывать все подряд для проверки.
— Вы описали, как при сочинении ваших рассказов вас сначала всегда занимает развязка.
— Начало с конца. Невозможно выбрать правильную дорогу, если сперва не установить, куда ты направляешься.
— Вот именно. И вы описали в своем… анализе, как при первой встрече с молодым Идалджи — в вестибюле отеля, если не ошибаюсь, — вы некоторое время понаблюдали за ним и пришли к выводу о его невиновности, еще не познакомившись с ним.
— Именно. По причинам четко изложенным.
— По причинам четко ощущенным, предпочту я сказать. Все, что вы написали, порождено этим ощущением. Едва вы поверили в невиновность этого молодчика, как все встало на свои места. Мой же вывод опирался не на интуитивное озарение в вестибюле отеля, а на совокупность полицейских наблюдений и докладов в течение многих лет.
— Вы сделали мальчика мишенью с самого начала. Вы в письме угрожали ему тюрьмой.
— Я пытался предупредить и мальчишку, и его отца о последствиях дальнейшего следования преступной стезе, которую он, очевидно, избрал. Мне кажется, я не ошибаюсь, считая, что работа полиции имеет цель не просто карательную, но и профилактическую.
Дойль кивнул на фразу, которая, подозревал он, была отшлифована специально для него.
— Вы забыли, что до встречи с Джорджем я прочел его превосходные статьи в «Арбитре».
— Мне еще не приходилось встречать гостя его величества, который не имел бы убедительного объяснения, почему он ни в чем не виноват.
— С вашей точки зрения, Джордж Идалджи рассылал письма, изобличающие его самого?
— Среди множества других писем. Да.
— С вашей точки зрения, он был вожаком шайки, которая располосовывала лошадей?
— Кто знает? Шайка — газетное словечко. Я не сомневаюсь, что были замешаны и другие. Я также не сомневаюсь, что солиситор был самым ловким из них.
— С вашей точки зрения, его отец, служитель Англиканской Церкви, решился на клятвопреступление, чтобы обеспечить сыну алиби?
— Дойль, если разрешите, личный вопрос. У вас есть сын?
— Да. Ему четырнадцать.
— И если бы он попал в беду, вы бы ему помогли?
