Главарь амеметов вздохнул. Пока дорога не баловала их ни событиями, ни удобствами. Его люди занимались тем, что воровали по деревням, обманом обирали солдат и жили, не зная нужды и хлопот. Но если верны слухи и митаннийцы близко? Главарь, амеметов посмотрел на звезды и закрыть глаза. Он больше не станет ждать и уйдет в тень. В конце концов, он рассудил так: как всякий мастер, занимающийся ремеслом, он не мог работать, не имея материала.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
– Амеротк! Амеротк! Просыпайтесь! – Сененмут тряс его за плечо. – Тихо, идите за мной! – скомандовал он.
Амеротк молча набросил на себя накидку, сунул ноги в сандалии и вышел из палатки вслед за доверенным лицом Хатусу. Ночной воздух был неприятно холодным. Тишину спавшего лагеря изредка нарушали голоса перекликавшихся часовых и конское ржание. Костры угасли, сдав позиции ночной тьме. Сененмут привел Амеротка в палатку Омендапа, где у его постели стояли Хатусу и Сетос. Омендап лежал на боку, одеяла были откинуты. На столике у постели валялась опрокинутая чаша. Лекарь держал чашу у его губ, пытаясь заставить сделать глоток. Командующий со стоном повернулся на спину. Он был мертвенно бледным и весь в поту.
– Что вы делаете? – свистящим шепотом спросила у лекаря Хатусу.
– Госпожа, я даю ему смесь настоя корня мандрагоры и блошницы с серой, и еще там есть чуть чуть опия. Ему необходимо прочистить желудок.
Омендап отпил настоя, и его обильно стошнило в плошку, подставленную лекарем. Снова и снова лекарь вызывал рвоту своим настоем и время от времени давал больному попить воды. Сененмут взял маленький винный кувшин и передал Амеротку.
– Это вино, – пояснил Сененмут.
Амеротк прочитал надпись вокруг горлышка.
Вино происходило из собственных погребов Омендапа и, судя по дате, запечатано было за пять лет до этого. Амеротк принюхался и почувствовал едкий запах.
– Его отравили! – шепотом сообщила Хатусу. Он взял вино из собственных запасов. Мы проверили остальные кувшины. В одних вино хорошее, в других – испорченное.
Она говорила, прохаживаясь по палатке, нервно играя кольцом на пальце. В простой белой ночной рубашке и расстегнутых сандалиях, она показалась Амеротку маленькой испуганной девочкой.
– Вино было отравлено здесь или в Фивах? – спросил Амеротк.
– Или здесь, или в Фивах, – ответил Сененмут.
– Омендап брал вино из своих погребов. Подложить кувшины с испорченным вином не составляло труда. Надпись, возможно, фальшивая, печать подделана. Омендап устал и не присматривался. Это могло случиться вчера, завтра или неделю назад. Все зависело от случая: какой кувшин он выберет.
– Он выживет? – спросила Хатусу.
– Не могу сказать точно, госпожа, – ответил лекарь, открывая Омендапу рот. – Командующий силен и крепок.
– Как все обнаружилось? – поинтересовался Амеротк.
– Наши лазутчики оставили в живых одного из захваченных в плен дозорных митаннийцев. Он сейчас за частоколом. Мне не хотелось будоражить весь лагерь. Я пришел к Омендапу и нашел его в тяжелом состоянии. Он то терял сознание, то приходил в себя. Я сразу же разбудил госпожу Хатусу, господина Сетоса и вызвал лекаря.
– Мы сделали все, что в наших силах, – твердо сказала Хатусу и сжала плечо лекаря. – Это должно остаться тайной, вам понятно? – Ее пальцы сдавили его плечо еще сильнее. – Иначе, клянусь, вам не сносить головы.
– Понимаю, госпожа, – блеснул в ответ глазами узколицый лекарь. – Если в лагере узнают о болезни Омендапа…
– Сененмут! – щелкнула пальцами Хатусу. Отдайте приказ нескольким солдатам покрепче охранять палатку. Они не должны никого, решительно никого в нее пропускать. Лекарь, если Омендап умрет, умрешь и ты. Если он выживет, я доверху наполню золотом чашу, из которой ты его поишь.
После этого они покинули палатку Омендапа и отправились к Хатусу. Амеротка поразила простота обстановки: походная кровать, несколько дорогих сундуков и маленький столик с чашами и кувшином с водой. На полу в беспорядке валялась одежда. На стоячей вешалке висела ее кольчуга, голубая корона войны, а у подножия находился круглый щит и перевязь с изогнутым мечом и кинжалом. Хатусу опустилась на стул без спинки и закрыла лицо руками. Остальные молча расположились на полу вокруг.
– Это должно было случиться, – прошипела Хатусу, поднимая голову. – Таков был план: Омендапа ждала смерть. Когда вернемся в Фивы, я отрежу Рахимеру яйца, засуну их ему в рот, а потом отрублю голову! – Она вытерла выступившую на губах слюну. Ее глаза казались огромными на побелевшем, перекошенном от ярости лице. – Я доберусь до всех. Я распну их на стенах Фив! Рахимер и его приспешники только того и желали, чтобы Хатусуи ее армия погибли в песках.
– Госпожа, но мы не знаем, причастен ли Рахимер к покушению на жизнь Омендапа, – осторожно заметил Амеротк.
– Мы не знаем, – передразнила его Хатусу. Мы Не знаем. И что же вы намерены теперь делать, Амеротк? Соберете заседание суда? Рассмотрите все свидетельства?
Амеротк собирался вскочить, но Сененмут вовремя схватил его за руку.
– Госпожа, Амеротк всего лишь высказал предостережение. Убийцей может быть кто-то еще. Сейчас не время выдвигать обвинения. Богу Амону-Ра известна истина. Правосудие свершится.
– У нас здесь нет богов, – возразила Хатусу. Здесь только песок, ветер и беспощадное солнце.
В ее голосе было столько страсти и ярости, что Амеротка даже передернуло. Неужели она ни во что не верила? Неужели Хатусу изменилась настолько, что всех богов ей заменило ненасытное честолюбие, жажда власти?
Она сидела, тяжело дыша.
– Сененмут, распорядись, чтобы привели пленного митаннийца!
Ее советник поспешил выполнять приказ. Вскоре солдаты ввели в палатку окровавленного и избитого пленника в изорванных доспехах из черной кожи. Борода и усы его слиплись от крови. Один глаз у него был подбит, а разорванные мочки ушей напоминали о вырванных серьгах. Пленника толкнули к ногам Хатусу. Амеротк впервые видел воина-митаннийца: он был невысокого роста, коренастый, голова была выбрита только спереди, и длинные, смазанные маслом волосы, густые и черные, падали на плечи. Он изнывал от жажды. Сененмут присел рядом на корточки и поднес чашу с водой к его губам. Пленник пил с жадностью.
– Тебя ждет смерть, – сказал Сененмут. – Но ты должен выбрать: будет она скорой или тебя прибьют к кольям и оставят на жаре на поживу гиенам.
Пленник сел, дыша с трудом.
– Он понимает наш язык? – спросил Сетос.
Сененмут снова заговорил, но на этот раз это была режущая слух гортанная речь. Митанниец повернулся, облизывая отекшим языком разбитые губы. Сененмут добавил еще несколько слов и взглянул на Хатусу.
– Я пообещал ему жизнь.
