– Согласна, – кивнула Катя. – Извини, Леня,
твоя частная жизнь – это твоя частная жизнь. Я не знакома с Марфой, но ощущаю
солидарность с ней, стайное чувство законной супруги. Боюсь, мне неприятно
будет общаться с Викой.
– Совершенно верно, – в унисон пропели Манана и
Аня.
Катя отпила из бокала и посмотрела на меня:
– А как вы относитесь к случившемуся?
Я решила ответить честно:
– Наше общество более толерантно к мужчинам. Вика-то в
чем виновата? Она влюблена в Леонида, готова ради него на подвиги. Девушка
кажется не слишком образованной и думающей, не имеет жизненного опыта и твердо
уверена: Зарецкий ее обожает. Леонид же знает: он никогда не бросит законную
супругу, Вика лишь временная игрушка. На мой взгляд, пострадавшая сторона здесь
– фотомодель, и не стоит устраивать бедняжке публичную порку! Хотя, если
показать Вике, где раки зимуют, вероятно, она поймет, что не стоит ловить рыбу
в чужом пруду, и постарается впредь не связываться с женатиком!
– Смотрите, что я принесла! – прозвучало с порога.
Глава 14
Все, включая меня, повернули головы. В столовую с небольшой
ржавой коробкой вошла Алина.
– Ей-богу, не поверите, что со мной стряслось, –
нервно произнесла она, опускаясь на стул. – В результате – вот это.
Дрожа как от озноба, она выложила в центр стола нечто
похожее на хьюмидор
[9],
выполненный из металла.
– Похоже, там, внутри, лежат таблетки
«омолодителя», – шептала Алина. – Он так сказал!
Присутствующие враз забыли про Леонида и Вику.
– Где ты это взяла? – поразилась Катя.
– Кто сказал? – подхватил Василий Олегович.
– Ангел, – обмахиваясь салфеткой, проговорила
Бортникова. – Вышел из леса, весь в белом, волосы до плеч, сзади крылья, и
спрашивает: «Алина, ты не забыла Дениса? Он сильно скучает и…»
Диетолог прижала к глазам салфетку. Катя толкнула мужа в
бок, Василий Олегович закашлялся, а Бортникова, не отнимая рук от лица,
произнесла:
– Я человек с высшим медицинским образованием. Хотя
некоторые люди и считают специалиста по здоровому питанию кем-то вроде
фельдшера, но у меня за плечами шесть лет обучения в институте и работа
хирургом в больнице. Я отлично знаю: второй жизни не будет, ни рая, ни ада не
существует, привидения – это продукт излишней эмоциональности или органических
поражений головного мозга. И когда умер Денис… я… мне было намного хуже, чем,
допустим, его бабушке. Анфиса Федоровна обожала внука, но она пребывала в
уверенности, что Денька переместился в другую, лучшую реальность! А я-то
понимала: это все! Мальчик в гробу, гроб в земле! Простите!
Алина выскочила из-за стола и выбежала из столовой.
– Вероятно, нужно связаться с эпидемиологами, –
озабоченно произнесла Аня, когда за Бортниковой хлопнула дверь. – Не хочу
вас пугать, но, наверное, по теплоходу действительно гуляет зараза.
– Что случилось с Алиной? – изменилась в лице
Манана. – Я знаю ее много лет и ни разу не видела плачущей.
Василий Олегович залпом выпил стакан воды.
– Алина никогда не выходила замуж. Характер у нее
паршивый. Трудно жить с женщиной, которая постоянно тебя поучает. Бортникова
кажется склочницей, но она отличный друг. Я уже говорил, что мы с ней учились в
одном классе, дружим со школы, пару раз ругались до драки, но потом мирились.
Алина была квалифицированным хирургом. Операционный стол она бросила после
того, как заболел ее одиннадцатилетний сын Денис. Кто отец мальчишки,
Бортникова не рассказала ни мне, ни Кате, да мы особо и не интересовались.
Увидели, что у Лины растет живот, посудачили между собой, но в душу к ней не
лезли. Алина родила сына и обожала его безмерно. Денису стало плохо внезапно, я
не представлял, что такое возможно: в понедельник он бегал-прыгал, а во вторник
попал в реанимацию. Рассеянный склероз. Бортникова два года тащила парнишку,
ушла со службы, использовала все свои связи, возила мальчика в Новосибирск, там
в Академгородке применяли некий революционный метод. Когда и он не помог, она
узнала про лабораторию в Киеве с экспериментальным лекарством, до этого Лина
общалась практически со всеми специалистами Москвы.
– Гимнастика, уколы, переливания крови, – грустно
подхватила Катя. – Целители, экстрасенсы, бабки-шептухи, старики-травники,
шаманы, колдуны. Ничего не помогло. Деня умер за день до своего
тринадцатилетия.
– Вот ужас! – воскликнула Манана и обняла
Тину. – Страшнее ничего нет!
– Мама! – заверещала девушка. – Почему нету
кетчупа? Мама! Намажь мне на хлеб вон ту кашу! Мама! Хочу! Дай скорей!
Пиар-директор схватила ломтик батона, живо плюхнула на него
грибную икру, которую ее дочь назвала «кашей», и велела:
– Ешь, это очень вкусно.
Тина покорно вонзила зубы в бутерброд и принялась громко
чавкать, роняя на скатерть крошки.
– Алина отказалась от карьеры оперирующего
хирурга, – говорил тем временем Василий Олегович. – Переквалифицировалась
в специалиста по здоровому питанию и весьма преуспела в этой области. Я знаю,
что она любила Дениса до беспамятства, но никогда, подчеркиваю – никогда, она
не вспоминает о мальчике при нас с Катей.
– Не знала, что в жизни Алины была такая
трагедия, – прошептала Манана.
Катя оперлась грудью о стол.
– Бортникова отличный специалист, для своих подопечных
она мать родная. Алина на связи круглые сутки, ей можно позвонить в час ночи и
сказать: «Я в гостях, мне предлагают съесть фруктовое мороженое, это нарушит
мою диету?» И Бортникова без малейшего раздражения пустится в объяснения. Если
она занимается человеком, то не отступит, пока не добьется нужного эффекта.
Лина трезво мыслит, умеет держать себя в руках – и вдруг… Ангел! Может, ей плохо?
– Нет! – громко прозвучало с порога.
Я повернулась на звук. Пока Екатерина говорила, диетолог
успела практически незаметно вернуться в столовую. Напряженно выпрямив спину,
Алина прошла к своему месту, села за стол, обвела присутствующих взглядом и
слишком спокойно сказала:
– Я не пью, не курю, не принимаю затуманивающие
сознание препараты, не балуюсь галлюциногенными грибами, не нюхаю клей.
– Алиночка, – всплеснула руками Манана, –
никому и в голову не взбредет упрекнуть тебя в столь отвратительных привычках!
