– Ошибаетесь, – возразила кассирша, – их не
продают!
– Хорош трепаться, – возмутился мужчина из
очереди, – давай бей чеки, работай, а то завела: «Голубое эхо любви»!
Тьфу, кругом одни пидарасы.
Я пошла к машине.
Каюсь, я не способна запомнить мелодию и путаюсь в цифрах,
но запах! Нюх у меня как у ищейки, натасканной на наркотики. Готова поспорить
на что угодно, на днях я уже нюхала этот необычный аромат, в нем мелькают ноты
клубники, перца и свежего огурца, сдобренного шоколадом. Ужасное сочетание, но
оно привлекает внимание своей варварской композицией. Внутренний голос
отчего-то нашептывает мне: «Дашенька, попытайся вспомнить, где ты ощутила
вонючее амбре, это очень важно».
Я привыкла слушать свой внутренний голос, но не могла
сообразить, где столкнулась с «Голубым эхом любви» и отчего это кажется мне
важным.
С трудом распахнув сначала одну, потом вторую железную
дверь, я преодолела длинные коридоры, поздоровалась с бюстом Ленина и вошла в
кухню.
За столом сидел мужчина в темно-зеленой рубашке, у плиты
возилась маленькая женщина в халате мышиного цвета.
Я представилась:
– Здравствуйте, меня зовут Даша. Вот, принесла сладкое
к чаю. Куда поставить?
Хозяйка взяла с мойки толстый рулон, умело отодрала один
полиэтиленовый мешочек, натянула его на тарелку, открыла кастрюлю и стала
накладывать кушанье, отдаленно похожее на рагу.
– Здрассти, – растерянно повторила я.
Тетка плюхнула полную тарелку перед мужиком, тот отложил в
сторону калькулятор, отодвинул толстую общую тетрадь и стал медленно есть.
Жена, взяв со стола маркер, подошла к холодильнику и написала на белой эмали:
«Соли хватает?»
Муж оттопырил большой палец.
«Перца добавить?» – на холодильнике появилась новая надпись.
Отец Насти помотал головой.
Очевидно, это был привычный для них способ общения.
– Вы, наверное, Владимир Петрович? – предприняла я
новую попытку познакомиться. – И Зинаида, извините, отчества не знаю.
Попробуйте торт, он со свежей малиной.
Мужчина встал и молча ушел. Женщина взяла его тарелку, сняла
с нее пакет, выбросила его в помойку, сунула посуду в шкаф и, преспокойно
обогнув меня, удалилась.
Глава 13
– Видела моих? – спросила Настя, влетая в
просторную комнату. – Офигеть, да?
– Похоже, я не пришлась по душе твоим родителям, –
выдавила я.
– Забей, они ни с кем не разговаривают, – бросила
на ходу Настя. – Ой, ты торт притаранила. Спасибо, но больше не траться.
– Владимир Петрович и Зинаида глухонемые? –
запоздало сообразила я. – Но ведь ты свободно владеешь речью.
– Нет, они просто молчат, – сказала Настя, вынимая
из коробки кусок торта. – Чай будешь?
– Не откажусь, но ведь я не оплачивала еду, отдала
деньги только за проживание, – напомнила я.
Настя пошла к плите:
– Ты десертом угощаешь, а я заваркой, справедливо?
– Что значит – просто молчат? – спросила я.
– Слов не произносят, через холодильник
общаются, – пояснила девушка, – или записки друг другу царапают.
– Как-то странно, – протянула я.
Настя кивнула.
– Я тоже сначала удивлялась, а потом сообразила: мне
так лучше, никаких претензий. Папа, если меня отругать хочет, пишет мне:
«Дура», а мама: «Идиотка». А теперь скажи, много ты встречала родителей,
которые бранятся таким образом? У других предки заведутся на месяц и лаются, а
у нас тишина! Хорошо, что они поругались.
Я впала в еще большее изумление.
– Твои родители не общаются из-за ссоры?
Настя осторожно разлила в чашки кипяток.
– Угу. Они, правда, и раньше не очень говорливые были,
голоса никогда не повышали. Сделает мама чего не так, отец ей на часы покажет и
объявит: «За подгорелую кашу я не общаюсь с тобой с четырнадцати до
восемнадцати».
Едва стрелки шесть покажут, он снова разговаривает. У
папеньки такой воспитательный метод. Три года назад мама зеркало разбила,
большое, в раме. Папа обозлился, он очень домовитый, все расходы в тетрадь
записывает, не любит зря деньги тратить. Больше всего ему не нравится, когда
вещи ломаются, это прямо бритвой по шее. Ну он и сказал матери: «Зина, ты дура!
И это плохая примета, теперь будет семь лет несчастий!» Мама обычно молчала в
таких случаях, а тут вдруг ответила: «Ну и молчи семь лет! Дуйся в углу». Отец
зубы оскалил: «Могу и двадцать лет слова не вымолвить». Мать понесло: «Не
получится у тебя, ты жрать запросишь. А вот я влегкую даже «а» тебе не скажу».
Короче, они поцапались, и оба заткнулись. Папка не желает мамке уступать, а она
ему, ждут, кто первый сдастся.
Я с трудом переварила услышанное.
– Они столько лет не произносили ни слова? Разве такое
существование можно назвать счастливой семейной жизнью?
Настя отковырнула от своего куска верхушку.
– Не, у них все здорово. Мама об отце заботится,
готовит, убирает. Он продукты покупает, недавно они мамульке новое пальто
приобрели.
– Молча?!
– Ага, – кивнула Настя, – их все устраивает,
и мне хорошо. Не обращай внимания, живи спокойно.
– Почему Владимир Петрович ел на тарелке, засунутой в
пакет? – попыталась я решить еще одну загадку.
– Чтобы посуду не пачкать, – с набитым ртом
ответила Настя. – Папа подсчитал, сколько моющих средств и губок уходит в
год, и понял: дешевле запастись рулоном мешков, он их в оптовом магазине за
копейки берет. В принципе это удобно, ничего ополаскивать не надо.
Я испугалась. Может, веселая семейка, проживающая в бункере,
состоит из сумасшедших?
Настя потянулась к коробке:
– Можно еще кусочек?
– Конечно, – дрогнувшим голосом ответила я, –
угощайся.
Девушка водрузила бисквит на блюдечко и засмеялась:
– Не, мы не психи, просто у каждого человека свои
заморочки. Не пугайся, родители тихие, ты им по барабану.
– С чего ты взяла, что я боюсь? – делано
возмутилась я.
– По лицу видно, – хмыкнула Настя, –
выражение на нем такое… как у пекинеса: глаза вытаращенные.
Мне стало неудобно.
