Почувствовав, что гроза миновала, доктор Грюнштейн опять
принял боевую позу и произнёс длинную речь. Куча обглоданных костей утвердила его
в мысли, что все пациенты неисправимые симулянты.
— Солдаты, — сказал он, — если бы у вас
голова была на плечах, то вы бы до всего этого не дотронулись, а подумали:
«Если мы это слопаем, старший врач не поверит, будто мы тяжело больны». А
теперь вы как нельзя лучше доказали, что ни в грош не ставите мою доброту. Я
вам выкачиваю желудки, ставлю клистиры, стараюсь держать на полной диете, а вы
так перегружаете желудок! Хотите нажить себе катар желудка, что ли? Нет,
ребята, ошибаетесь! Прежде чем ваши желудки успеют, это переварить, я прочищу
их так основательно, что вы будете помнить об этом до самой смерти и детям
своим расскажете, как однажды вы нажрались цыплят и других вкусных вещей и как
это не удержалось у вас в желудке и четверти часа, потому что вам всё
своевременно выкачали. Ну-ка, марш за мной! Не думайте, что я такой же осёл,
как вы. Я немножко поумней, чем вы все, вместе взятые. Кроме того, объявляю во
всеуслышание, что завтра пошлю к вам комиссию. Слишком долго вы здесь
валяетесь, и никто из вас не болен, раз вы можете в пять минут так засорить
желудок, как это вам только что удалось сделать… Шагом марш!
Когда дошла очередь до Швейка, доктор Грюнштейн посмотрел на
него и, вспомнив сегодняшний загадочный визит, спросил:
— Вы знакомы с баронессой?
— Я её незаконнорождённый сын, — спокойно ответил
Швейк. — Младенцем она меня подкинула, а теперь опять нашла.
Доктор Грюнштейн сказал лаконично:
— Поставьте Швейку добавочный клистир.
Мрачно было вечером на койках. Всего несколько часов тому
назад в желудках у всех были разные хорошие, вкусные вещи, а теперь там
переливался жиденький чай с коркой хлеба.
Номер двадцать один у окна робко произнёс:
— Хотите верьте, ребята, хотите нет, а жареных цыплят я
люблю больше, чем печёных.
Кто-то проворчал:
— Сделайте ему тёмную!
Но все так ослабели после неудачного угощения, что никто не
тронулся с места. Доктор Грюнштейн сдержал слово. Днём явилось несколько
военных врачей из пресловутой врачебной комиссии. С важным видом обходили они
ряды коек, слышны были только два слова: «Покажи язык!» Швейк высунул язык как
только мог далеко; его лицо от натуги сморщилось в глупую гримасу, и он
зажмурил глаза.
— Осмелюсь доложить, господин штабной врач, дальше язык
не высовывается.
Тут между Швейком и комиссией разгорелись интересные дебаты.
Швейк утверждал, что сделал это замечание, боясь, как бы врачи не подумали,
будто он прячет от них язык.
Члены комиссии резко разошлись во мнениях о Швейке. Половина
из них утверждала, что Швейк — «ein bloder Kerl»,
[20]
в то
время как другая половина настаивала на том, что он прохвост и издевается над
военной службой.
— Чёрт побери! — закричал на Швейка председатель
комиссии. — Мы вас выведем на чистую воду!
Швейк глядел на всю комиссию с божественным спокойствием
невинного ребёнка.
Старший штабной врач вплотную подступил к нему.
— Хотел бы я знать, о чём вы, морская свинья, думаете
сейчас?
— Осмелюсь доложить, не думаю ни о чём.
— Himmeldonnerwetter!
[21]
— заорал один
из членов комиссии, бряцая саблей. — Он таки вообще ни о чём не думает!
Почему же вы, сиамский слон, не думаете?
— Осмелюсь доложить, потому, что на военной службе
этого не полагается. Когда я несколько лет назад служил в Девяносто первом
полку, наш капитан всегда нам говорил: «Солдат не должен думать, за него думает
его начальство. Как только солдат начинает думать, это уже не солдат, а так,
вшивая дрянь, шляпа. Размышления никогда не доводят…»
— Молчать! — злобно прервал Швейка председатель
комиссии.
— У нас уже имеются о вас сведения. Der Keri meint: man
wird glauben, er sei ein wirklicher Idiot…
[22]
Вы вовсе не
идиот, Швейк, вы хитрая бестия и пройдоха, вы жулик, хулиган, сволочь!
Понимаете?
— Так точно, понимаю.
— Сказано вам молчать? Слышали? — Так точно,
слышал, «молчать».
— Himmelhergott! Ну так и молчите, если вам приказано!
Ведь вы отлично знаете, что не смеете болтать.
— Так точно, знаю, что не смею болтать.
Господа военные переглянулись и вызвали фельдфебеля.
— Отведите этого субъекта вниз, в канцелярию, —
указывая на Швейка, приказал старший штабной врач, — и ждите нашего
распоряжения. В гарнизонной тюрьме ему выбьют из головы эту болтливость. Парень
здоров как бык, симулирует да к тому же болтает и издевается над своим
начальством. Он думает, что мы здесь только для потехи, что военная служба —
шутка, комедия… В гарнизонной тюрьме вам покажут, Швейк, что военная служба —
не балаган.
Швейк пошёл с фельдфебелем в канцелярию, по дороге мурлыча
себе под нос:
Я-то вздумал в самом деле
Баловать с войной, —
Дескать, через две недели
Попаду домой.
В то время как в канцелярии дежурный офицер орал на Швейка,
что таких молодчиков надо-де расстреливать, наверху, в больничных палатах,
комиссия истребляла симулянтов. Из семидесяти пациентов уцелело только двое.
Один — у которого нога была оторвана гранатой, а другой — с настоящей
костоедой. Только эти двое не услышали слова «tauglich». Все остальные, в том
числе и трое умирающих чахоточных, были признаны годными для фронта. Старший
штабной врач по этому случаю не преминул произнести приличествующую моменту
речь. Она была сдобрена самыми разнообразными ругательствами и достаточно
лаконична. Все скоты, дерьмо, и только в том случае, если будут храбро
сражаться за государя императора, снова станут равноправными членами общества.
Тогда после войны им даже простят то, что они пытались уклониться от военной
службы и симулировали. Однако он лично в это не верит и убеждён, что всех их
рано или поздно ждёт петля.
Молодой военный врач, чистая и пока ещё не испорченная душа,
попросил у старшего штабного врача слова. Его речь отличалась от речи
начальника оптимизмом и наивностью. Говорил он по-немецки.
Он долго рассусоливал о том, что, дескать, каждый из тех,
кто покидает лагерь и вернётся в свой полк, должен быть победителем и рыцарем.
Он убеждён, что они сумеют владеть оружием на поле брани и быть честными людьми
всюду: и на войне и в частной жизни; что они будут непобедимыми воинами и
никогда не забудут о славе Радецкого и принца Евгения Савойского, что кровью
своей они польют необозримые поля славы австрийской монархии и достойно
выполнят миссию, возложенную на них историей. В отважном порыве, не щадя своей
жизни, под простреленными знамёнами своих полков, они ринутся вперёд к новой
славе, к новым победам…
