Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что
император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем
условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император
Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в
рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев
помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на
земле русской», но какое-то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать
этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы
французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании
последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не
сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал
говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно
наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось,
чем более он возвышал голос.
— Я желаю мира не менее императора Александра, — начал он. —
Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать
месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют
от меня? — сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест
своей маленькой белой и пухлой рукой.
— Отступления войск за Неман, государь, — сказал Балашев.
— За Неман? — повторил Наполеон. — Так теперь вы хотите,
чтобы отступили за Неман — только за Неман? — повторил Наполеон, прямо взглянув
на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из
Померании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро
повернулся и стал ходить по комнате.
— Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для
начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад
отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять
остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом
выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой
икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand
signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак, ] — говорил он
впоследствии.
— Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу,
можно делать принцу Баденскому, а не мне, — совершенно неожиданно для себя
почти вскрикнул Наполеон. — Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не
принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии?
— император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я
издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно
— вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она
дала вам? — говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того,
чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для
того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и
ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать
выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие
переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он
был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы
только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое,
чего он менее всего хотел при начале свидания.
— Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
— Мир заключен… — начал он. Но Наполеон не дал ему говорить.
Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем
красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные
люди.
— Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив
Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал
ему Финляндию. Да, — продолжал он, — я обещал и дал бы императору Александру
Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы
мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы
расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не
могла бы сделать более, — говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя
по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому
Александру в Тильзите. — Tout cela il l`aurait du a mon amitie… Ah! quel beau
regne, quel beau regne! — повторил он несколько раз, остановился, достал
золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
— Quel beau regne aurait pu etre celui de l`Empereur
Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное
царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование
могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев
хотел заметить что-то, как он опять поспешно перебил его.
