— Ты мир-то поедом ел сколько годов? — кричал на него Карп.
— Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али
нет?
— Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы
ни синь пороха не вывозить, — вот она и вся! — кричал другой.
— Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего
пожалел, — вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, — а
моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
— То-то умирать будем!
— Я от миру не отказчик, — говорил Дрон.
— То-то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов,
сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив
пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние
ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
— Эй! кто у вас староста тут? — крикнул Ростов, быстрым
шагом подойдя к толпе.
— Староста-то? На что вам?.. — спросил Карп. Но не успел он
договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного
удара.
— Шапки долой, изменники! — крикнул полнокровный голос
Ростова. — Где староста? — неистовым голосом кричал он.
— Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, —
послышались кое-где торопливо-покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
— Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, — проговорил
Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
— Как старички пороптали, много вас начальства…
— Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! —
бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за ворот Карпа. — Вяжи
его, вяжи! — кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за
руки.
— Прикажете наших из-под горы кликнуть? — крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы
вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
— Староста где? — кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
— Ты староста? Вязать, Лаврушка! — кричал Ростов, как будто
и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два
мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушак и
подал им.
— А вы все слушайте меня, — Ростов обратился к мужикам: —
Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
— Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по
глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, — послышались
голоса, упрекавшие друг друга.
— Вот я же вам говорил, — сказал Алпатыч, вступая в свои
права. — Нехорошо, ребята!
— Глупость наша, Яков Алпатыч, — отвечали голоса, и толпа
тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные
мужика шли за ними.
— Эх, посмотрю я на тебя! — говорил один из них, обращаясь к
Карпу.
— Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
— Дурак, — подтверждал другой, — право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома.
Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по
желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе,
распоряжался мужиками.
— Ты ее так дурно не клади, — говорил один из мужиков,
высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной
шкатулку. — Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так-то вот бросишь или пол
веревку — а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было.
Вот так-то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
— Ишь книг-то, книг, — сказал другой мужик, выносивший
библиотечные шкафы князя Андрея. — Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги
здоровые!
— Да, писали, не гуляли! — значительно подмигнув, сказал
высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.
Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел
к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны
Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в
двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом
дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив се??е поцеловать ее
руку.
— Как вам не совестно, — краснея, отвечал он княжне Марье на
выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), —
каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с
мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, — говорил он, стыдясь
чего-то и стараясь переменить разговор. — Я счастлив только, что имел случай
познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю
встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить
краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила
его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не
могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее
несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы
погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее,
подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было
то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее
положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в
то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из
ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья
вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился
странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение
княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что
княжна, высунувшись в окно кареты, чему-то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? — думала княжна
Марья.
