В действительной жизни каждое историческое событие, каждое
действие человека понимается весьма ясно и определенно, без ощущения малейшего
противоречия, несмотря на то, что каждое событие представляется частию
свободным, частию необходимым.
Для разрешения вопроса о том, как соединяются свобода и
необходимость и что составляет сущность этих двух понятий, философия истории
может и должна идти путем, противным тому, по которому шли другие науки. Вместо
того чтобы, определив в самих себе понятия о свободе и о необходимости, под
составленные определения подводить явления жизни, — история из огромного
количества подлежащих ей явлений, всегда представляющихся в зависимости от
свободы и необходимости, должна вывести определение самих понятий о свободе и о
необходимости.
Какое бы мы ни рассматривали представление о деятельности
многих людей или одного человека, мы понимаем ее не иначе, как произведением
отчасти свободы человека, отчасти законов необходимости.
Говоря ли о переселении народов и набегах варваров, или о
распоряжениях Наполеона III, или о поступке человека, совершенном час тому
назад и состоящем в том, что из нескольких направлений прогулки он выбрал одно,
— мы не видим ни малейшего противоречия. Мера свободы и необходимости,
руководившей поступками этих людей, ясно определена для нас.
Весьма часто представление о большей или меньшей свободе
различно, смотря по различной точке зрения, с которой мы рассматриваем явление;
но — всегда одинаково — каждое действие человека представляется нам не иначе,
как известным соединением свободы и необходимости. В каждом рассматриваемом
действии мы видим известную долю свободы и известную долю необходимости. И
всегда, чем более в каком бы то ни было действии мы видим свободы, тем менее
необходимости; и чем более необходимости, тем менее свободы.
Отношение свободы к необходимости уменьшается и
увеличивается, смотря по той точке зрения, с которой рассматривается поступок;
но отношение это всегда остается обратно пропорциональным.
Человек тонущий, хватаясь за другого и потопляя его, или
изнуренная кормлением ребенка голодная мать, крадущая пищу, или человек,
приученный к дисциплине, по команде в строю убивающий беззащитного человека, —
представляются менее виновными, то есть менее свободными и более подлежащими
закону необходимости, тому, кто знает те условия, в которых находились эти
люди, и более свободными тому, кто не знает, что тот человек сам тонул, что
мать была голодна, солдат был в строю и т. д. Точно так же человек, двадцать
лет тому назад совершивший убийство и после того спокойно и безвредно живший в
обществе, представляется менее виновным; поступок его — более подлежавшим
закону необходимости для того, кто рассматривает его поступок по истечении
двадцати лет, и более свободным тому, кто рассматривал тот же поступок через
день после того, как он был совершен. И точно так же каждый поступок человека
сумасшедшего, пьяного или сильно возбужденного представляется менее свободным и
более необходимым тому, кто знает душевное состояние того, кто совершил
поступок, и более свободным и менее необходимым тому, кто этого не знает. Во
всех этих случаях увеличивается или уменьшается понятие о свободе и,
соответственно тому, уменьшается или увеличивается понятие о необходимости, —
смотря по той точке зрения, с которой рассматривается поступок. Так что, чем
большая представляется необходимость, тем меньшая представляется свобода. И
наоборот.
Религия, здравый смысл человечества, наука права и сама
история одинаково понимают это отношение между необходимостью и свободой.
Все без исключения случаи, в которых увеличивается и
уменьшается наше представление о свободе и о необходимости, имеют только три
основания:
1) Отношение человека, совершившего поступок, к внешнему
миру,
2) ко времени и
3) к причинам, произведшим поступок.
Первое основание есть большее или меньшее видимое нами
отношение человека к внешнему миру, более или менее ясное понятие о том
определенном месте, которое занимает каждый человек по отношению ко всему,
одновременно с ним существующему. Это есть то основание, вследствие которого
очевидно, что тонущий человек менее свободен и более подлежит необходимости,
чем человек, стоящий на суше; то основание, вследствие которого действия
человека, живущего в тесной связи с другими людьми в густонаселенной местности,
действия человека, связанного семьей, службой, предприятиями, представляются
несомненно менее свободными и более подлежащими необходимости, чем действия
человека одинокого и уединенного.
Если мы рассматриваем человека одного, без отношения его ко
всему окружающему, то каждое действие его представляется нам свободным. Но если
мы видим хоть какое-нибудь отношение его к тому, что окружает его, если мы
видим связь его с чем бы то ни было — с человеком, который говорит с ним, с
книгой, которую он читает, с трудом, которым он занят, даже с воздухом, который
его окружает, с светом даже, который падает на окружающие его предметы, — мы
видим, что каждое из этих условий имеет на него влияние и руководит хотя одной
стороной его деятельности. И настолько, насколько мы видим этих влияний, —
настолько уменьшается наше представление о его свободе и увеличивается
представление о необходимости, которой он подлежит.
2) Второе основание есть: большее или меньшее видимое
временное отношение человека к миру; более или менее ясное понятие о том месте,
которое действие человека занимает во времени. Это есть то основание,
вследствие которого падение первого человека, имевшее своим последствием
происхождение рода человеческого, представляется, очевидно, менее свободным,
чем вступление в брак современного человека. Это есть то основание, вследствие
которого жизнь и деятельность людей, живших века тому назад, и связанная со
мною во времени, не может представляться мне столь свободною, как жизнь современная,
последствия которой мне еще неизвестны.
Постепенность представления о большей или меньшей свободе и
необходимости в этом отношении зависит от большего или меньшего промежутка
времени от совершения поступка до суждения о нем.
