Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек
обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве
предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом
ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту
глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему
человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в
нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее,
яснее, чем когда-нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные
мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала
работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в
силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она
обрывалась, заменялась каким-нибудь неожиданным представлением, и не было сил
возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека,
— думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно-раскрытыми,
остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне
материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви!
Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мог только один
бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих
оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он
слышит это), услыхал какой-то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший:
„И пити-пити-питии“ потом „и ти-тии“ опять „и пити-пити-питии“ опять „и ти-ти“.
Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над
лицом его, над самой серединой воздвигалось какое-то странное воздушное здание
из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что
ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся
здание это не завалилось; но оно все-таки заваливалось и опять медленно
воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется!
растягивается и все тянется“, — говорил себе князь Андрей. Вместе с
прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания
из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки
и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его.
И всякий раз, как муха прикасалась к его лицу, она производила жгучее ощущение;
но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося
на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно
важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила
его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, — думал князь
Андрей, — а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и
пити-пити-пити и ти-ти — и пити-пити-пити… — Довольно, перестань, пожалуйста,
оставь, — тяжело просил кого-то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и
чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, — думал он опять с совершенной ясностью, — но
не та любовь, которая любит за что-нибудь, для чего-нибудь или почему-нибудь,
но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего
врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая
сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это
блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить — любить
бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью;
но только врага можно любить любовью божеской. И от этого-то я испытал такую
радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он…
Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская
любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она
есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех
людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил
себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью,
радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее
чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняв всю
жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне
было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза,
сказать…»
И пити-пити-пити и ти-ти, и пити-пити — бум, ударилась муха…
И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в
котором что-то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось,
не разрушаясь, здание, все так же тянулось что-то, так же с красным кругом
горела свечка, та же рубашка-сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого,
что-то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился
пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той
самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» — подумал князь
Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло
пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел
вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в
свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что-то давило,
тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы,
чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах
помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он
очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более
всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь
открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая,
настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях,
испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая
рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало
что-то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул
руку.
— Вы? — сказал он. — Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему
на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать
ее, чуть дотрогиваясь губами.
— Простите! — сказала она шепотом, подняв голову и
взглядывая на него. — Простите меня!
— Я вас люблю, — сказал князь Андрей.
— Простите…
— Что простить? — спросил князь Андрей.
— Простите меня за то, что я сделала, — чуть слышным,
прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами,
целовать руку.
— Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, — сказал князь
Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
