— Он ничего не натворил, миссис Шуберри. Я надеялся застать его здесь.
— Не было его тут, мистер Франкенштейн. Он только по воскресеньям и приходит, когда мне без него с тяжестями не управиться. — Я понятия не имел, о чем она говорит. — Так что, выходит, пропал он?
— Я не видел его со вчерашнего вечера.
Она секунду поразмышляла.
— На Фреда это непохоже.
— Я знаю.
Пристально взглянув на меня, она спросила:
— Уж не впутался ли он во что дурное, сэр?
— Мне об этом ничего не известно.
— Что-то он себе задумал. Я этого мальчишку знаю. Когда мистер Шуберри скончался, Фред два дня прятался. На лодках спал, говорит. И больше об этом ни слова. Поди пойми, что у него внутри, у этого мальчишки. — Она зашла за простыни, откуда донесся оглушительный звук чихания. Через несколько мгновений она пришла в себя. — Ну да ничего, мистер Франкенштейн. К воскресенью явится. Не бросит же он меня одну тяжести таскать.
Пару минут спустя я ушел, давши ей флорин «за беспокойство», и отправился обратно на Джермин-стрит. Ее уверенность в том, что Фред возвратится к воскресенью, до некоторой степени убедила и меня, и я вновь окунулся в опыты. Каждый день я ходил в мастерскую, где вносил усовершенствования в гальванический механизм, держа в уме цель дальнейших своих исследований. Вопрос о том, как пустить поток вспять, по-прежнему занимал все мои мысли, и я испытал тысячи способов, соединяя батареи и приборы. Однако я уверен был, что решение существует, и трудился не покладая рук.
К воскресенью Фред не возвратился. Миссис Шуберри, охваченная страхом, пришла на Джермин-стрит и спросила меня, не следует ли нам сообщить об исчезновении местной полиции. Я не слишком-то верил в констеблей и в стражу, но согласился пойти вместе с нею в участок на Сент-Джеймсис-стрит. Записей о пропавшем мальчишке там, разумеется, не оказалось, однако она вышла оттуда с чувством исполненного, пускай отчасти, долга. И все же на душе у нее было неспокойно. Она чего-то опасалась. На ее вопрос, не хочу ли я, чтобы один из других ее сыновей занял место Фреда, я ответил отказом.
Дни шли, и я был до того погружен в свою работу, что почти не обращал внимания на внешние обстоятельства. Полидори продолжал жить у меня в комнатах и часто расспрашивал меня о том, как идут мои исследования. Будучи джентльменом, просить его уехать я не мог. Я ни разу не упомянул о его внезапном появлении на ярмарке трубочистов, но тщательно следил за собой, чтобы ни о чем ему не рассказывать. От этого общение наше было неловким.
Спустя две недели после исчезновения Фреда я получил письмо от Мэри Шелли, в котором сообщалось, что обитатели дома (в их число входил и лорд Байрон) уехали из Швейцарии и направились на юг, в Пизу, где нашли жилье на Лунгарно.
Тут довольно просторно, — писала она, — а платим мы всего тринадцать цехинов в месяц. У нас превосходный мезонин и три комнаты на пятом этаже. Отсюда можно наблюдать закаты, которые Шелли находит несравненными. Лорд Байрон поселился в доме куда более роскошном, однако снисходит до того, чтобы каждый вечер обедать с нами. В эту самую минуту он читает Шелли пассаж из стихотворения, которое недавно сочинил. Слов я разобрать не могу. Он хочет, чтобы мы все перебрались к заливу Специя, но перспектива еще одного путешествия меня страшит.
Когда я прочел это Полидори, он скривился:
— Он потерял рассудок. Он и святого доведет до безумия. Внутри у него — демон, который не дает покоя ни ему, ни другим.
— Но подождите. Вы еще не знаете того, что пишет Мэри в постскриптуме. Должно быть, она приписала это спустя несколько дней.
Я прочел ему отчаянные строки, которыми заканчивалось письмо.
Мы переехали в жилище, построенное на берегу в Леричи. Называется оно Каза Маньи, и, хоть и вправду велико, домом его не назовешь. Скорее оно походит на крепость, сотрясаемую морем и морским ветром. Каменистая тропка ведет в деревушку Сан-Теренцо, где ничего, кроме самой грубой провизии, не купить. Для стряпни же имеется всего один очаг! Сада нет, а задворки дома соседствуют с густым лесом. Более мрачного места представить себе невозможно, и дух мой поднимается лишь от вида на море. О, как бы мне хотелось оказаться сейчас в Лондоне!
Я отложил письмо.
— Она устала от путешествий.
— Полагаю, и от Байрона тоже, — сказал Полидори.
Затем, спустя две недели, я получил еще одно письмо. Почерк на конверте я узнал — он принадлежал Мэри, однако был до того неразборчив и искажен, что я понял: внутри содержатся ужасные новости.
Я не могу говорить об этом. Словами этого не выразить. Шелли мертв. Он утонул в море. Погиб вместе со своим спутником, в лодке, которую до сих пор не нашли. Они отплыли из Ливорно и взяли курс на залив Специя, где, по рассказам всех очевидцев, их одолел внезапный летний шторм.
На этом месте письмо ее обрывалось. Далее она продолжала на отдельном листке — это было написано позднее.
Вчера его нашли. Его выбросило на берег, неподалеку от устья реки Серкьо, в двух милях отсюда. Лорд Байрон официально опознал тело. Я этого сделать не могла. На Биши были двубортный сюртук и нанкиновые панталоны, которые он купил в Женеве. Вы помните их? Власти потребовали, чтобы его похоронили там же, где нашли, заполнив могилу едкой известью, но мы с Байроном протестовали против столь грубой процедуры. На сей раз я благодарна была Байрону за то, что он принял на себя вид и властность, приличествующие его титулу. Нам позволили сжечь тело несчастного Биши на морском берегу. Двое домашних слуг вместе с Байроном разложили там погребальный костер. Светило яркое солнце. Как мне хотелось, Виктор, чтобы Вы, были со мной во время этого прощального обряда. Мы положили Биши в огонь, и Байрон окропил пламя вином, солью и благовониями. Я не могла смотреть, Байрон же сунул в огонь руку и выхватил сердце Биши, еще не тронутое пламенем. Он собирается захоронить прах на протестантском кладбище в Риме, но я не могу более выносить этой страны. Мне необходимо уехать. Конец приходит всему, кроме отчаяния.
Смерть моего друга взволновала меня до того глубоко, что на два дня я утратил всякие чувства, свойственные живым. Не знаю, как я себя вел, где бывал; просыпался я в грязном белье и, насколько помню, не прикасался к еде. Думаю, Полидори избегал меня из уважения к моему горю, но на третье утро он постучался в дверь моего кабинета.
— На следующей неделе возвращается Мэри, — сказал он. — Вот записка от Байрона.
Скорое возвращение Мэри пробудило меня ото сна. По некоей необъяснимой для меня причине я желал уничтожить существо до того, как она прибудет в Англию. Я не допускал мысли о том, что Мэри, как некогда Гарриет и Марте, в самом деле угрожает опасность, однако жаждал освободиться от этого омерзительного груза прежде, чем снова ее увижу. Мне хотелось сделаться для нее опорой в ее утрате — возможно, утешить ее. Разве мог я выполнить подобную задачу, пока существо еще живо? Как бы то ни было, в опытах своих я достиг нужной точки, и теперь успех казался мне делом решенным. С помощью проводов и набора металлических пластин, размещенных на разных уровнях так, что угол наклона их мог меняться, я наконец научился подчинять себе направление и силу электрического потока. Я испытал это на бродячем псе, усыпленном эфиром, и он тотчас же скончался под разрядом.
