— И все? — спросил Байрон.
— Нет, отнюдь. Я сочинил историю.
— Валяйте.
— Называется она «Вампир».
— Начало недурное, — заметил Байрон. — Но где же середина и конец?
— Действие происходит на романтическом побережье в Уитби. Знакомо ли оно вам?
— Там собирался синод, — сказала Мэри. — Аббатисса Хильда.
— Именно так. Церковь аббатства притулилась на крутых скалах. Я видел ее. Однажды темной ночью в конце прошлого столетия в тех местах по бурному морю плыла шхуна. Путь ее был полон опасностей. Бушевала буря, двери и окна всех жилищ в Уитби были заперты на засовы и забраны решетками. Итак, судно, никем не замеченное, подходило все ближе и ближе к скалам. Затем огромная волна подняла корабль выше прежнего. Он вознесся ввысь в штормовом море, а после, издавши вздох агонии, сел на камни у основания скалы. Там он и остался, трепеща, подобно некоему раненому существу.
С первыми лучами дня, после того как буря утихла, слухи о кораблекрушении распространились по округе. Обитатели Уитби, движимые алчностью, собрались на верхушке скалы и принялись разглядывать оттуда свою добычу. Были принесены канаты, и юноши городка спустились по ним на палубу разбитого, недвижного судна. Экипажа не нашли. Не было там ни капитана, ни эконома, ни первого помощника. Корабль стоял, покинутый всеми. Сообщили они лишь об одной удивительной находке. К главной палубе с помощью крепких канатов и бечевы привязаны были четыре гроба. Прикреплены они были до того прочно, что выдержали шторм и крушение. Воистину, то был корабль мертвецов. Гробы привезены были на шлюпке в бухточку, где их разложили в ряд на берегу…
— Довольно! — вскричал Байрон. — В рассказе вашем одно содержание и никакого стиля. Как утомительно!
Я почувствовал, что Полидори разъярен, хотя с виду он оставался совершенно спокоен. Я рассмеялся было, он же взглянул на меня с такой злобой, что мне все сделалось ясно.
— Когда открыли один из гробов, — продолжал он, — оттуда донесся голос, восклицавший: «Чего же вам еще от нас надобно?»
На этом Биши с громким криком выбежал из комнаты. Мэри, перепуганная, последовала за ним. Она позвала на помощь нас, и мы, вошедши в комнату, увидели его лежащим растянувшись на ковре в глубоком обмороке. Полидори, обнаружив немалое присутствие духа, принес со стола, за которым завтракали, кувшин и щедро полил его лицо элем. Это его слегка оживило.
— У меня есть восстановительное, — сказал, обращаясь к Мэри, Полидори. — Прошу вас, дайте мне носовой платок.
Он принес из своей комнаты небольшой сундучок и, вынув оттуда пузырек с зеленой жидкостью, смочил ею платок, который приложил к носу Биши. Тут, к великому нашему удивлению, Биши чихнул и сел.
— Прошу прощения за то, что вызвал столь сильный переполох, — сказал он. — Дело в том, что мне и самому пришлось испытать нечто весьма похожее на то, о чем только что рассказывал нам Полидори. — Он поднялся с ковра и ухватился за руку Мэри. — Не вернуться ли нам в столовую? — спросил он тоном вполне спокойным. — Я совершенно пришел в себя.
Мы вернулись на свои места, и Биши, вновь обретши хладнокровие, поведал нам свою историю.
— Это произошло в последний мой год в Итоне. Я жил в доме доктора Бетеля. Вам это имя ни о чем не скажет, однако я упоминаю его, желая быть точным. Как-то вечером я, в очередной раз предаваясь беспокойным блужданиям, оставил школу и городок далеко позади и обнаружил, что иду у реки в окрестностях Датчета. Там набрел я на небольшой эллинг, с двух сторон его шли открытые мостки — прелюбопытнейшее сооружение, которое до сих пор живо мне помнится. Оно было совершенно пусто, не было и самой лодки. Поэтому я предположил, что хозяин ее решил пуститься в вечернее плавание, и уселся на мостках, чтобы насладиться тишиной и уединением этого покойного местечка. Кто знает, что за мечты охватили меня? Мне известно лишь одно: в тот период своей жизни я обожал дикие фантазии и идеи, лишь наполовину сложившиеся. Сознание мое было небом, по которому проплывали облака. Затем, проведши некоторое время за этим праздным, но невыразимо приятным занятием, я услыхал плеск весел в воде. Соскочивши с мостков, я спустился на берег; звук судна приблизился, и я приложил руку к глазам, чтобы пояснее разглядеть его, миновавшее островок посередине реки. Взору моему открылась белая лодка — в жизни не видывал я столь чистой белизны. Гребец отвернулся от меня и глядел вверх по течению — казалось, он рассеянно движет веслами, а лодку тихонько несет к берегу. И тут он оборотил ко мне лицо. На меня глядел мой собственный образ, мой двойник, мое второе «я». Он открыл рот, и слова его были: «Долго ли ты намерен пребывать в довольстве?» Я упал на берег без чувств, когда же очнулся, пропали и лодка и гребец. Исчез и эллинг. Я лежал подле реки, вокруг все было пусто. Теперь вы понимаете, почему я закричал, услыхав слова, донесшиеся из гроба в Уитби. Мне так живо вспомнился тот миг!
— Вы никогда не рассказывали мне этого прежде, — сказала Мэри.
— Я никому не рассказывал. Не знаю, зачем я рассказываю это всем вам сейчас. Вероятно, тут виною неожиданность.
— Что ж, — сказал Байрон, — видите, насколько собственные наши истории увлекательней германских сказок. — Он подошел к Биши. — Это интереснейший из случаев с двойниками, когда-либо мною слышанный. Не припоминаете ли вы слабости в наиболее острый момент?
— Я был близок к тому, чтобы лишиться чувств. Затем я упал.
— Вот-вот. Образ двойника всегда вытягивает энергию из прообраза. Он наверняка еще явится вам, Шелли. Возможно, он даст вам совет. Не слушайте его — непременно обманет.
— У него нет тени, — добавила Мэри. — По крайней мере, так мне говорили.
— Смотрите не перепутайте его со своим мужем. — Байрон смеялся. — Не то черт знает что за сцена разыграется.
— Но как отличить подлинное от фальшивого? — отвечала она.
— Мэри собиралась изложить нам свою историю, — напомнил я. — Там шла речь о черной магии — не правда ли, Мэри?
— Нет. Я ни слова более не скажу о ней. Я поразмышляю над ней в одиночестве, Виктор. Буду тайно лелеять ее, пока не придет время открыть ее миру. — Она встала и подошла к окну. — Эти бури всё никак не утихнут.
— Если сидеть под навесом на балконе, — ответил ей Биши, — то можно радоваться дождю, наблюдать, как он питает землю. Он освежит здешний сад.
В этот момент Полидори наклонился ко мне и произнес:
— Я собирался сказать вам вчера, да не было подходящего случая. Я разведал для вас это слово.
Тотчас поняв, о чем он, я, однако, не понял его намерений.
— Вы говорите о големе?
— Я списался со своим старым учителем из Праги. Он не хотел предавать его бумаге, но я убедил его, что это благородный жест, которого требуют интересы науки. Вот оно.
Он вынул из жилета листок бумаги. Я положил его в карман сюртука. Смотреть на него прежде времени я не хотел.
