Я возвратился на Джермин-стрит, где Фред приготовил для меня сбитень — ту смесь, что всегда оказывала на меня действие до странности успокаивающее. Я спросил его, что произошло за день, и он сообщил мне, что в церкви Святого Иакова на той стороне улицы три невесты обвенчались с тремя братьями и что старик, торговавший птицами на углу, свалился замертво. Птицы не улетели, оставшись тихо сидеть в своих маленьких плетеных клетках.
— А более в Лондоне ничего не произошло, — сказал он.
Я рад был это слышать и отправился в постель в добром расположении духа — само собой, ни на миг не забывая о грандиозном эксперименте, мне предстоявшем. Сколько проживет молодой человек, этого вычислить я не мог, однако бледные черты его свидетельствовали о том, что болезнь усугубляется.
Тем утром я доехал до Лаймхауса в коляске. Дабы не сделаться без труда узнаваемым, я старался каждый день нанимать другой кеб. С жителями Лаймхауса я никогда не встречался. Сходил я всегда возле пустого кирпичного склада, построенного между рекой и безлюдной дорожкой, которая шла через местные болота. Оттуда до моей мастерской можно было быстро дойти по заваленной мусором береговой полосе, где на меня с подозрением взирали одни лишь чайки. От мастерской к поселению в самом Лаймхаусе вела тропинка, однако за эти месяцы я постарался, чтобы она стала непроходимой и даже опасной. Поперек дороги я разбросал битое стекло, разные деревяшки и обломки, вынесенные рекой, чтобы отбить охоту соваться туда у любого всадника и возницы. Для барж Лаймхауса ниже по течению имелся свой причал, и никакого резона пересекать этот участок у них не было. Помимо того, на границах своих владений я развесил объявления «Частная собственность». Тем самым до мастерской моей можно было добраться единственно по воде.
Несмотря на зимний холод, я стоял на своем деревянном причале, закутавшись в пальто. Подражая лондонцам, я приучился курить трубку. Я стоял, ожидая, когда наконец покажутся или подадут голос воскресители. Уповать на то, что они выполнят свое дело столь быстро, я, разумеется, не мог — я своими глазами видел юношу живым лишь накануне вечером, — однако мне до того не терпелось взяться за работу, что ни о чем другом думать я не мог. Я подготовил электрические колонны со всем усердием, какого требовал Хеймэн, и в соответствии с его строгими указаниями; теперь же, во время вынужденного праздного ожидания, в голову мне пришла мысль приняться за эксперименты на себе.
Задумайся я на секунду, и этого хватило бы, чтобы убедиться в скоропалительности моего плана; однако меня охватило внезапное желание почувствовать действие электрического потока самым непосредственным образом. Какое ощущение вызывает он, проходя сквозь ткани и мышцы тела, освещая и наполняя энергией каждое русло? Я был не настолько безумен, чтобы испытывать его на всем своем теле; вместо того я поместил металлическую пластинку на запястье, а на кончики пальцев — по небольшому медному колпачку, наподобие наперстка. Мощность тока я выбрал относительно низкую, но все равно, стоило запустить колонну, как я оказался в окружении вспышек молнии — иного слова не подобрать. Как наблюдатель во время опытов, я ни разу не был свидетелем подобного явления и потому заключил, что молния видна лишь субъекту. Длилось это не более двух или трех секунд, но мне показалось, что явление обладает волнообразной природой. Казалось, будто встряхивают световое полотнище.
Когда ощущение прошло, я заметил, что рука моя сильно дрожит, подчиняясь некоему самостоятельному импульсу, — она желала что-то совершить, и я, руководимый одним лишь инстинктом, взял перо и бумагу и тотчас же начал писать; почерк был крупным и вычурным, непохожим на мой. Более странного послания я в жизни не получал. «Вещи посторонние не представляются мне ведущими постороннее существование, — выводила рука, — ко всем окружающим предметам я отношусь не как к отделенным от меня, но как к присущим собственной моей природе. Чувствовать — значит существовать». Тут рука моя замерла, но вскоре начала писать заново, двигаясь все так же вычурно и энергично. «Я пребываю среди неопределенностей, загадок, сомнений, не прибегая к осмысленным фактам»
[19]
. Остановившись на этом месте, я решился свободной рукой убрать металлическую пластинку и медные наперстки.
Результат опыта меня глубоко поразил, и следующие несколько минут я слонялся по мастерской в состоянии лихорадочного возбуждения. Кто и как породил эти слова? Их явно произвел на свет я сам неким скрытым от себя образом. Но ведь прежде я ни разу не произносил их — насколько мне было известно, я никогда не помышлял о них даже во сне. Что за потайной голос проявился под влиянием электрического потока? Я стукнул кулаком по деревянному столику подле кресел, и он моментально разлетелся в щепки. Казалось, я обрел некий свежий запас сил. Подойдя к деревянной двери, разделявшей две комнаты мастерской, я стукнул по одной из досок и с чрезвычайной легкостью сломал ее. С интересом осмотрев свою руку, я увидел, что она совершенно не пострадала от этих усилий. Я испытал ее силу на лестнице чугунного литья, ведшей вниз, в подвал, и тут же осознал, что в руке кроется неимоверная мощь. Электрический поток сделал ее неизмеримо сильнее, и теперь я способен был согнуть в кулаке железную полосу. Другая моя рука сохранила обычную свою силу.
— Надо следить за тем, чтобы не пожимать никому рук, — произнес я вслух.
То была новая энергия, воздействие которой было непредсказуемо. Решись я пропустить электричество через все свое тело целиком, я переродился бы в новое существо, обладающее огромной силой. Что же будет с молодым человеком, который вскорости окажется в мастерской? Обретет ли и он сверхъестественную мощь?
Должен признаться, я испытал некое облегчение, когда моя рука постепенно возвратилась в привычное свое состояние; этому, однако, предшествовала болезненная судорога, длившаяся несколько минут и принесшая мне жуткие страдания. Я не мог ни напрячь, ни вытянуть руку; вместо того я положил ее на стол и принялся дожидаться, пока это пройдет. Наконец боль утихла. Я проверил пальцы и ладонь на воздействие раздражителей и обнаружил, что они реагируют как обычно и не сделались много сильнее. Мне, разумеется, не хотелось причинять боль моему субъекту, но я знал, что долго длиться она не будет, и это меня утешило. К тому же у мертвых реакции наверняка отличны от реакций живых.
Спустя неделю после этого эксперимента, вышедши на причал, я сделался свидетелем лондонской грозы. Воистину, то была зимняя сказка: сильные раскаты грома эхом отдавались в расселинах и пещерах улиц, а вспышка молнии осветила шпили церквей и купол собора Святого Павла. Зрелище ужасного и величественного в природе всегда приводило мой разум в мрачное состояние, теперь же, когда явления природы столь тесно переплелись с местом обитания людей, — в особенности. В таких случаях все становится единой жизнью. Задумчивость мою прервало появление небольшой лодки, направлявшейся к пристани. Видя, как сильное волнение и начинающийся отлив гонят ее по воде, я опасался за безопасность ее одинокого кормчего. Однако он, судя по всему, был умелым гребцом. Когда он приблизился к берегу, я увидел, что это Лейн.
