Только много позже, отбиваясь от красных с трехлинейкой в руках, завшивев и оголодав, Горлов понял: была сыграна в те ноябрьские деньки и ночки дешевенькая и незамысловатая оперетка. При всем честном народе. Нескольких «левонастроенных» членов Директории и их заместителей арестовали приближенные к Колчаку офицеры при участии английского батальона полковника Джона Уорда. Якобы, в патриотическом порыве. Офицеров, «за покушение на верховную власть», адмирал приказать судить. Понятно, суд вынес оправдательный приговор. А бывшие арестованные деятели Директории под иностранной охраной выехали в Китай, получив на дорогу по 75 тысяч рублей - огромную по тем временам сумму!
В общем, из-за «патриотически настроенных» офицеров, которые «хотели как лучше для Отечества», пострадала Директория, обиделась и уехала, а что же оставалось Колчаку? Вопрос достойный одесского Привоза!
Антанта признала Колчака мгновенно. Не то что окопавшийся в Забайкалье атаман Семенов. Тот в Омск наглую телеграмму заслал: «Признать адмирала Колчака как верховного правителя государства не могу. На столь ответственный перед Родиной пост выставляю кандидатами генералов: Деникина, Хорвата и Дутова; каждая из этих кандидатур мною приемлема».
Это ему японцы надиктовали. Семенов провозгласил автономию Забайкалья, захватил Забайкальскую железную дорогу. Реквизировал все грузы, идущие в сторону Омска. А грузов было много - за русское золото союзнички для Колчака ничего не жалели.
Взбешенный адмирал объявил: действия Семенова незаконны, от должности отрешаю и предаю суду! Но тут вмешался ставленник японского императора на Дальнем Востоке генерал Танака:
«Япония убедительно советует Омскому правительству принять во внимание общее положение в России, отнестись великодушно к партии Семенова и разрешить семеновский вопрос самым умеренным образом. Япония заявляет, что если бы Омск согласился принять совет Японии, последняя в будущем не задумалась бы оказать еще большую поддержку Омскому правительству».
Колчак побоялся терять японскую благосклонность: 9 апреля 1919 года отменил свое распоряжение о предании Семенова суду и восстановил в должности командира корпуса. И на спесивого атамана союзники надавили: Семенов выдержал паузу и признал адмирала в качестве верховного правителя.
ПОЛИТИКИ, черт их дери! Горлов, стараясь не подскользнуться на мшелых камнях, медленно спускался вниз. Затылок обдавало горячим дыханием коня. Клялся Колчак: никакой политики, изъять ее всю из армии, только беспощадная борьба с красными за установление законности и порядка. А сам политесы развел да власть делил полгода! Большевички не преминули этим успешно распорядиться. Где теперь верховный? Девятнадцатый год все перевернул.
Армия Колчака весной имела значительное превосходство над красными. Сто сорок тысяч штыков, почти полторы тысячи пулеметов и больше двух сотен орудий, двойной перевес в коннице, что давало заметное преимущество в маневренности. 4 марта начали наступление на Сарапул, за сорок дней продвинулись вперед на сотню километров, захватив Сарапул, Ижевск, Воткинск. К середине апреля были взяты Бугульма, Белебей, Стерлитамак. Казаки атамана Дутова вышли к Актюбинску и перерезали железную дорогу.
Но в конце апреля красные ответили контрнаступлением, 13 мая отбили Бугульму. Белые корпуса были отброшены на полтораста километров и продолжали отступать. Вспыхнула паника, с фронта побежали дезертиры. Хуже того, отдельные полки и батальоны стали в полном составе переходить на сторону большевиков, расстреливая офицеров. Фронт трещал. Верховному пришлось бросить в район Белебея свой стратегический резерв - десятитысячный корпус генерала Каппеля, но он положения не спас: 19 мая красные силами двух кавполков ворвались в Белебей, разбив каппелевцев. Через двадцать дней была потеряна Уфа - основной опорный пункт Колчака на подступах к Уралу.
И начался катастрофический отход на восток: 1 июля оставлена Пермь, 24-го - Челябинск. Луч надежды блеснул в начале августа, когда с юга ударил Деникин. Восточный фронт удалось стабилизировать до середины октября на реке Тобол. Но красные накопили резервы, активизировали свои партизанские силы в тылу колчаковских войск и снова атаковали по всему фронту. 22 октября заняли Тобольск, а 14 ноября - Омск. В бывшей столице верховного захватили более 20 тысяч пленных, 40 орудий, три бронепоезда, сотню пулеметов, пятьсот тысяч снарядов, пять миллионов патронов, множество эшелонов и складов с интендантским и санитарным имуществом!
Это было начало краха. Через месяц большевики взяли Новониколаевск, потом Тайгу, а 2 января нового, двадцатого года - Ачинск. Затем острие удара нацелили на Красноярск, где 4 января вспыхнул красный мятеж, что способствовало регулярным частям большевиков через три дня войти в город. Пленение ими почти шестидесяти тысяч колчаковских солдат породило обвальную волну дезертирства в частях и перехода к красным. В стан врага уходили даже офицеры. Армейский порядок развалился окончательно.
Горлов поморщился. Развившаяся за последние полгода язва давала о себе знать все чаще. Нервы, это только из-за нервов. Другой причины Горлов не допускал. Хаос управления, бездарное командование, воровство и пьянство, политические дрязги и хитроумное иезуитство союзников, среди которых главенствовала французская лиса генерал Жанен, наконец, повсеместные ощутимые укусы красных повстанцев и нарастающее умение большевиков применять на регулярном фронте искусство стратегии и тактики - все смешалось в воспаленном мозгу бывшего жандарма. Он никогда не был политиком и стратегом, но обстановка говорила об одном: успех белого движения, реставрация былых порядков создавали большие сложности в достижении той цели, которую Горлов поставил перед собой. Но шанс оставался. И Горлов обязательно бы его использовал. А вот победа красных никаких шансов не оставляла вообще. Она превращала мечту о золоте в прах. Именно в прах!
Чуда не случилось. Когда 15 января чехословаки, охранявшие поезд Колчака, в обмен на беспрепятственный выезд из России, передали в Иркутске красному Сибревкому адмирала и его последнего премьера Пепеляева, брата боевого, уважаемого в войсках генерала, Горлов понял: белой идее конец. И его, Горлова, надеждам - тоже. Теперь надо уйти целым в Монголию, а там время покажет.
- Вашбродь, тут и расположимся, - спешившийся Новиков, тяжело дыша, ткнул рукой в сторону зеленого травяного пятачка под густыми черемуховыми кустами, где блестел узкий, тихо убегающий в заросли ручей.
Сверху, по тропе, держа лошадей в поводу, шумно спускались остатки новиковского отряда. Горлов сказал бы точнее: жалкие, голодные и обтрепанные остатки некогда довольно грозного воинства в триста сабель. Отряд приказал долго жить. Красные потрепали крепко, вдесятеро сократив бывший ударный отряд, входивший в корпус генерала Пепеляева. Прямые потери в боях составили половину - другая половина благополучно из отряда разбежалась. Фактически каждое утро казачки одного или парочки сослуживцев не досчитывались: «линяли» белые партизаны под покровом ночи в одним только им известным направлениях. Хотя, чего там. К родным очагам, куда ж еще! Это Горлову - некуда. Ни семьи, ни флага. Скоро не будет и земли Отечества под ногами. Чужбина и нищета с эфемерным сокровищем за пазухой.
