Хитрюган-патриарх специально вернулся к обсуждению этого вопроса в моем присутствии, не без оснований рассчитывая, что я поддержу его, и не ошибся. Он даже на это время вышел из своей кельи якобы по каким-то неотложным делам, предоставив возможность поговорить откровенно.
– Что скажешь? – обратился ко мне Дмитрий, едва Игнатий закрыл за собой дверь. – Оставим Кирилла Завидова в Ростове али как?
– Если его попросту снять, то такое самоуправство и впрямь ни в какие ворота, – ответил я. – Сам посуди. Тебе же нужно одобрение церкви во всех ее начинаниях, так?
– Они и без того в превеликом почете, – отрезал Дмитрий.
– То почет, – возразил я. – Зато они будут знать, что в любой день и час ты можешь кого угодно без всяких на то видимых причин взять и упрятать в монастырь. И что они станут думать о тебе после такого?
– Пущай что хотят, то и мыслят – мне-то что! – презрительно фыркнул Дмитрий. – Зато своего ставленника возведу – так-то оно надежнее будет.
– Ты спрашивал моего совета. Так вот, я против, – твердо произнес я.
– Ентот Кирилл все письма супротив меня, кои от патриарха Иова шли, подписывал, вот пущай теперь и расплачивается, – откровенно заявил Дмитрий, ничуть не смущаясь вернувшегося в келью Игнатия. – Верно ведь, святитель? – повернулся он к патриарху.
Тот, поджав губы, деликатно промолчал, очевидно вновь вспомнив мое обещание про Соловки. Вместо него ответил я:
– Хорош ставленник, который тоже будет знать, что если ты захочешь его сменить, то церемониться с ним не станешь. Разумеется, решать тебе и святителю, – я поклонился Игнатию, – но мне кажется, что столь опрометчиво действовать нельзя. Я бы посоветовал поступить иначе. Пускай святейший переговорит с владыкой Кириллом и намекнет, что государь помнит о тех письмах, что он подписывал, поэтому единственный способ удержаться на своей кафедре – впредь ни в чем не перечить, но всегда и во всем поддерживать волю своего кесаря.
– Мыслится, что после такого разговора он и ныне первым из владык словцо свое насчет расстрижения старицы Марфы молвит, – добавил Игнатий.
– Тогда выходит, что Филарета на Рязань?
– А почему бы и нет? – пожал плечами я. – Более того, сдается, что даже если бы в Ростове и пустовала кафедра митрополита, все равно ставить его туда не следовало. Должна же быть какая-то переходность, а то и впрямь никуда не годится – из простых чернецов и в митрополиты. К тому же мужчина он властный, а потому рязанская епархия для него самое то, уж больно беспокойная. Народец-то там сплошь буйный, вот пусть и выкажет себя – достоин ли он более высокого сана или как.
– Резон имеется, – важно кивнул государь. – Что ж, быть по сему. Пущай для начала на Рязани посидит, а уж опосля можно сыскать ему местечко и повыше… – И он посмотрел на патриарха.
Взгляд был не просто задумчивый, но, как мне показалось, какой-то оценивающий. По-моему, Дмитрий в этот момент прикидывал, а не возвести ли потом Филарета из архиепископов, минуя митрополичье кресло, сразу в… А чего церемониться, тем более что и сам Игнатий в свое время до патриаршества был архиепископом в той же самой Рязани, причем не так уж и долго, всего пару лет. Словом, дорожка проторена, ступай смело.
Кажется, Игнатий тоже догадался, в каком направлении устремились мысли государя, иначе бы не поморщился.
Впрочем, это их дела, а у меня и своих в избытке. К примеру, замена печати, изготовленной с именем Густава. Переделывать ее – возни не меньше двух недель, да и то если вкалывать день и ночь. Пришлось уговаривать ювелиров пойти на иной вариант, попроще. Следуя моим указаниям, они сбили слово «Густав» и вместо него спешно изготовили и напаяли пять других букв – «Мария». По счастью, далее исправлять почти ничего не понадобилось, только убрать мягкий знак в слове «Гдрь». Вообще-то очень удобно на будущее, ибо теперь текст гласил: «Гдр Ливонии», и понимай как хочешь – то ли государь, то ли государыня.
Затем я дорвался и до самого послания, напрочь забраковав королевский титул: «Светлейшему и могущественнейшему государю господину Карлу IX, королю и наследственному государю шведов, готов и венедов…» Ну куда это годится?
Понимаю, что составлено оно было по всем правилам и текст обращения взяли из предыдущих грамоток, но нам-то нужно нарваться на скандал, поэтому ни к чему столь старательно распинаться перед его величеством. Да и далее из его многочисленных титулов я решительно вычеркнул упоминание о том, что он великий герцог Эстляндии и Ливонии. Раз на это место претендует Мария Владимировна, то о каком таком великом герцоге можно говорить?
Покончив с нею, я принялся за инструктаж самих послов. Для начала я предупредил Бохина и Хворостинина, что все разговоры надлежит вести не от имени Дмитрия Иоанновича, но исключительно от лица королевы Ливонии Марии Владимировны, которая жаждет занять место своего супруга.
Притом, когда зайдет речь об объявлении войны, надлежало поступить хитро, то есть в соответствующем меморандуме указать, что в связи с отказом уступить ей ее владения она считает себя вправе начать боевые действия хоть завтра. Точно так же заявить и устно, но только один раз, оглашая грамотку королевы, а вот позже следовало не раз и не два упомянуть, что через два года с шведским владычеством в Эстляндии будет покончено навсегда.
– Именно через два года, – повторил я послам. – Но разок кому-нибудь из вас следует оговориться и как бы невзначай упомянуть следующий год. Пусть король думает, что вы по глупости проболтались.
– А ежели примутся вопрошать о том, откуда у нее рати с воеводами? – осведомился наивный Хворостинин, для которого все эти дела были внове.
– С каких пор у послов стало принято рассказывать секреты своих государей и… государынь? – улыбнулся я. – Впрочем, можешь ответить обтекаемо. Мол, мир не без добрых людей, так что сыщутся благочестивые христиане, которые будут рады совершить богоугодное дело и подсобить бедной горемычной вдовице.
Дьяк Бохин преимущественно нажимал на разные церемониальные тонкости, пытаясь кое-что уточнить, но я по причине того, что в них ни ухом ни рылом, заявил, что во всех спорных вопросах, касающихся дипломатического этикета, надлежит поступать так, как если бы они с князем представляли государя Федора Иоанновича или Бориса Федоровича.
– А ежели они того, сами блюсти вежество не будут? К примеру, ежели Карл ихний с места не встанет, вопрошая о здравии королевы, али еще что, и как тогда быть? Враз уезжать? – осведомился Дорофей.
– Ни в коем случае! – испугался я. – Ты тогда…
Там у них уклад особый —
Нам так сразу не понять, —
Ты уж их, браток, попробуй
Хоть немного уважать
[114]
.
Словом, примерно что-то в этом духе я ему и наговорил, взяв с него слово, что вести себя он будет предельно вежливо. По крайней мере до тех пор, пока не изложит суть требований и не вручит грамотку об объявлении войны.
