– Завтра мне надо возвращаться в Москву, – тихо, с грустью в голосе напомнил я. – Государь непременно спросит, что решила Мария Владимировна, и мне было бы очень жаль ответить ему, что она…
Я сознательно не договорил. Просто встал и, предупредив, что завтра перед самым отъездом непременно загляну, поклонившись, вышел из кельи.
– Денек-то отсрочь, – первым делом попросила меня Марфа, когда я появился у нее поутру. – Мне бы грамотку хотелось государю отписать, а пером водить – дело долгое. Разве к вечеру токмо и управлюсь…
На сей раз она выглядела не в пример хуже вчерашнего. И дело даже не в монашеском одеянии, в которое облачилась старица. По всему чувствовалось, что инокиня провела весьма и весьма беспокойную ночь, причем если и сомкнула глаза, так ближе к рассвету, а может, и вообще не спала. Во всяком случае, темных кругов под глазами и столь четко очерченных морщинок возле глаз ранее мне у нее видеть не доводилось. Впрочем, несколькими минутами позже она и сама подтвердила это. Мол, всю ночку напролет она была вынуждена молиться, прося всевышнего об искуплении ее вчерашних тяжких грехов.
– Стоило ли так торопиться? – усомнился я, вкрадчиво продолжив: – Это у королевы Ливонии Марии Владимировны уйма дел, а инокине Марфе спешить ни к чему. Зима впереди долгая, да и весной тоже радости мало. А потом придет печальная осень с унылыми дождями, когда, сидя в келье все дни и вечера напролет, можно молиться сколько душе угодно. А за нею вновь зима…
Она горестно вздохнула.
– Такова уж моя горькая судьбинушка. Зато тут… спокойнее. Да и ни к чему мне срамиться. Грады у ливонцев каменные, стены высокие, с наскока их не взять. Помнится, покойный королек мой сколь месяцев подле Колывани
[111]
простоял, а что проку? У Риги же, я чаю, стены и того крепче. Сызнова встанут под ними воеводы наши, раскорячатся, и что тогда мне делать? Тут хошь не дует, а в шатре, поди, стужа.
– А вот об этом беспокоиться ни к чему, – поправил я ее. – Королева будет пребывать в Великом Новгороде со всем почетом, после чего ее прямым ходом отвезут в уже взятую Колывань. И поверьте, что стоять под нею враскорячку я не собираюсь.
– А ты почем ведаешь, что тебя государь воеводствовать поставит? – усмехнулась она.
– Ведаю, – твердо ответил я, – ибо указ о моем назначении первым воеводой уже подписан. Правда, еще не оглашен, но…
– А раз не оглашен, стало быть, не поспешай излиха, – перебила она. – Стоит токмо всем прочим о нем узнать, как враз местничаться с тобой учнут. Вот и придется тогда Дмитрию Иоанновичу его отменять.
– Не придется, – уверенно улыбнулся я. – Местничаться они бы стали, если б он назначил их ниже меня, а ведь такого не будет, поскольку государь тем же указом дает мне право выбрать на прочие должности кого угодно, а я ни одного из бояр и князей звать не стану. Зачем мне старые бородатые пеньки, от которых за семь верст тянет плесенью? Да и тебе, государыня, думаю, куда приятнее видеть подле себя кого-нибудь помоложе, вроде такого, как я.
– Забыл ты. Не государыня я, а… старица Марфа, – поправила она меня, но до чего ж неуверенным тоном.
Даже паузу сделала, перед тем как назваться. Ну да, «королева Мария Владимировна» звучит куда приятнее.
И она тут же свернула на тему предстоящего похода. Мол, какие силы даст государь для похода, кого я наметил поставить воеводами других полков, да хватит ли пушек, чтобы разбить толстые каменные стены, да не опасно ли это для нее самой, если, конечно, предположить такое невероятное, что она согласится.
Относительно воевод пришлось соврать, что пока не решил, кого выбрать. Не говорить же ей, что собрался на войну всего с одним полком. Что же до всего остального… Тут я лишь немного слукавил. Дескать, Дмитрий ни в чем меня не ограничил, дав столько, сколько мне требуется для взятия Колывани и прочих городов, включая не только людей, но и артиллерию.
Правда, сразу уточнил, что штурм Риги мною не планируется, поскольку за одну зиму овладеть всей Ливонией все равно не получится, посему лучше на этот град и не замахиваться. И вообще, трезвомыслящий полководец должен ставить перед собой реальные задачи, которые действительно ему по силам, чтобы не надорваться от неподъемного груза.
– Уж больно ты молод для воеводы, – недоверчиво покачала она головой. – Если б я о тебе кой-что не слыхала, непременно бы усомнилась. Токмо ты не больно тут ершись, потому как у них там тоже справные вои. Помнится, ухаживал за мной виленский воевода Миколай. Тоже из Радзивиллов. И прозвище у него знатное – Перун…
Вначале я слушал невнимательно. Ну какая мне разница, кто там за нею ухлестывал, пускай даже с самыми серьезными намерениями. Но когда речь зашла о том, что этот Николай – наихрабрейший воевода, который еще при Иване Грозном, всего с четырьмя тысячами конницы совершил дерзкий рейд на Русь, пройдя через Витебск, Ржев, Старицу, Торопец и Старую Руссу у озера Ильмень, неоднократно громя по пути русские войска, я насторожился и ловил каждое слово.
– Вот я и сказываю, что одно дело – ляхов на Москве гонять, а совсем иное – в чистом поле с ними ратиться, – подытожила она.
– Чистого поля не будет, государыня, – твердо ответил я. – Мой девиз: «Неожиданность, натиск и быстрота».
– Ишь ты, какой спорый, – фыркнула она, пропустив мимо ушей мое «неправильное» обращение. – Скоро токмо сказка сказывается, милок. Хотя князь ты и впрямь лихой. Да и наскок тебе… удается, – протянула она чуть охрипшим голосом. – Эвон яко на меня налетел – даже опомниться не успела, как ты уж и венец на меня напялил, и словес стока срамных да лукавых наговорил, отмаливать теперь да отмаливать. Сам-то, поди, в душе ухмыляешься над бабой старой, а языком так и облизываешь, ровно и впрямь истину речешь.
– Не лукавил, но что видел, то и говорил, – горячо возразил я.
– А чего видал-то? Старуху в рясе?
– Ряса действительно никого не красит, хотя ты, государыня, и в ней выглядишь в самом расцвете женской красоты. А уж когда я вчера увидел тебя в наряде королевы, то тут и вовсе нет слов.
– Ну вот чего… – Она прикусила губу, о чем-то напряженно размышляя. – Тут сразу так всего не обмыслить, уж больно оно страховито. А вот к вечеру, как сумерки наступят, загляни. Я к тому времени и грамотку государю отпишу. Да не забудь своих стрельцов захватить, чтоб на часах встали, а то как бы кто не подкрался да не подслушал. Придешь ли? – И она впилась в меня взглядом.
Странный вопрос.
– Приду, – уверил я ее.
– Ну-ну, – кивнула она и, по-прежнему не отрывая от меня глаз, глухо молвила: – Ждать буду.
Однако когда я пришел, на традиционную фразу: «Господи Исусе Христе, помилуй нас», – ответа так и не услышал. Уснула? Или отлучилась? Пришлось повторить. И опять тишина. Только на третий раз раздался хрипловатый голос старицы:
