А вот во внешности ее кое-какие изменения произошли. Ну, фигуру отставим в сторону – от сидячей жизни взаперти габариты увеличатся у кого угодно, зато лицо постарело лет на десять, став одутловатым, каким-то неприятно пожелтевшим, с набухшими мешками под глазами. Да и морщин прибавилось чуть ли не вдвое.
Но я забегаю вперед. Встретила меня сестра Минодора неласково, однако узнав, что я привез письма от ее детей, чуть смягчилась. Пока Годунова читала, я огляделся по сторонам и довольно-таки быстро пришел к выводу, что новое жилье мало чем уступает старому – грех жаловаться. Ковры как на стенах, так и на полу, на столе блюдо с фруктами, да и шустрые монахини на побегушках, на мой взгляд, вполне заменяли холопок.
Ну разве что теперь у нее имеется некоторое ограничение в передвижениях, но ведь они у нее и ранее были не ахти – в основном Мария Григорьевна пребывала, как и положено, на женской половине терема, а после венчания супруга на царство так же безвылазно проживала в царских палатах. Единственное развлечение – выезд в ближайшие монастыри вроде того же Вознесенского и раз в год более дальняя поездка в Троицкую Сергиеву обитель.
Прочитав письма, она поджала тонкие губы и, неприязненно покосившись на меня, иронично протянула:
– Сына лишил, а теперь и до дочери добрался.
Как я понял, это была с ее стороны констатация факта, так что оставалось молчать в ожидании продолжения.
Нового я о себе ничего не узнал – трус, который думает только о себе. Разве что добавилось несколько штрихов, красноречиво свидетельствующих о моей глупости, лишним доказательством чему служило надувательство в отношении территорий, полученных Федором от государя, которое я прозевал.
«Вот и спасай после этого от смерти», – уныло подумал я, но тут же одернул себя: как-никак передо мной сейчас сидела будущая теща. К тому же мне предстояло расположить ее к откровенности, заставить кое-что вспомнить, ну и плюс само благословение.
Что до первого, то тут было проще. Заговорщически выглянув за дверь кельи и поплотнее прикрыв ее, я шепотом растолковал инокине ситуацию. Мол, совсем скоро, не пройдет и года, как она узрит своего сына гордо сидящим на отцовском троне, как узрел его я в своем очередном… видении.
Поначалу она меня не поняла, решив, что я собираюсь самолично свергнуть Дмитрия с престола. Пришлось слегка разочаровать агрессивную даму, заявив, что охотников до этого хоть отбавляй, а мне марать руки в крови нельзя, ибо я слишком близок к царевичу. Но дабы она окончательно успокоилась, я пояснил, что так гораздо выгоднее, ибо Федору Борисовичу после убиения государя представится замечательный и вполне законный способ учинить расправу над царскими убийцами. Тем самым мы заодно отомстим кое-кому из бояр за подлое предательство, допущенное ими в отношении семьи Годуновых.
Дошло. Сестра Минодора не только угомонилась, но и изрядно повеселела, а во взгляде, устремленном на меня, я прочитал явное уважение. Более того, она не стала перечить и в отношении согласия на мой брак с ее дочерью, хотя не удержалась от небольшого замечания:
– Тут мой сын пишет, что на то была воля покойного государя Бориса Федоровича, кою он высказал, пребывая на смертном одре. Согласно ей Федя и благословил тебя с Ксенией. Признаться, ранее я от своего сына такого ни разу не слыхивала, но коль так…
Она тяжело встала со своего стула, при этом впервые за все время нашего знакомства с нею не отказавшись от моей руки, протянутой ей, чтобы помочь подняться, и неспешно прошла к углу противоположной стены, где красовалось не менее дюжины икон, застыв перед ними и прикидывая, какую выбрать.
На мой взгляд, все они были одинаковы – пяток святых, а остальные с богородицей и младенцем Христом, но не торопить же даму, которая и без того на удивление покладиста. Наконец сняв со стены самую обшарпанную – не иначе как древняя, – она заметила:
– Ею еще батюшка мой меня благословлял, когда замуж за Бориса Федоровича выдавал. Коли душа в душу поболе трех десятков лет прожили, стало быть, и вам она подсобить должна…
На сей раз она говорила со мной уже более мягко. Не иначе как и тут сыграло свою роль мое видение и расклад по предстоящей скорой гибели Дмитрия.
Что ж, теперь можно поговорить и о другом.
Как выяснилось спустя всего полчаса, Мария Григорьевна хорошо запомнила пострижение королевы Ливонии, в котором она принимала участие. Названные ею фамилии всех остальных свидетельниц тоже совпали с перечисленными старицей Марфой.
Все прояснилось бы гораздо быстрее, если б сестра Минодора то и дело не отвлекалась на пустопорожние вопросы: «А зачем? А на кой? А к чему? А…» Очень хотелось огрызнуться, но куда там – все ж таки почти родственница, поэтому приходилось терпеливо и подробно отвечать.
Разумеется, всего я ей не сказал, хотя про главное поведал – и про отказ Густава, и про необходимость кем-то его заменить, ибо в противном случае может сорваться задуманное завоевание Эстляндии, которое нужно даже не столько Дмитрию, сколько в первую очередь Федору, ибо будущий государь должен увенчать себя лаврами удачливого полководца.
Как и положено матери, она выразила опасения за сына, но я заверил ее, что ничего страшного в этом походе для него нет. Памятуя, как стремительно распространяются слухи, а также невоздержанность старицы Минодоры на язык, я беззаботно заявил, что, скорее всего, поход состоится только следующей зимой, а к тому времени Федор уже будет увенчан царской короной, потому воевать за него будут иные, например, ее… будущий зять. Однако, чтобы достичь победы, надо начинать подготовку уже сейчас, а для этого требуется превратить старицу Марфу вновь в Марию Владимировну.
– Ишь ты, – пренебрежительно усмехнулась она. – А ты, княже, все прежний. Неужто у тебя поважней дела нет, как королевство для другой расстриги добывать?
Я виновато вздохнул и развел руками – дескать, наверное, нет. Правда, сразу напомнил ей, что королевство это войдет в состав Руси, так что она и тут неправа.
– Ну-ну, – протянула она. – Токмо не мыслю, что старица Марфа согласие годуновскому зятю даст – уж больно зла она на наш род. Да и дело ты замыслил небывалое. Отродясь не слыхала, чтоб сама церковь дозволяла рясу скинуть.
– С патриархом вопрос решен, – перебил я.
Она хмыкнула и, сама о том не ведая, слово в слово повторила сказанное Дмитрием:
– Наш пострел везде поспел.
Я скромно потупился. Однако возражения не закончились.
– Да и самой Марфе оно ни к чему. Не те у нее лета. Мы ж с ней чуть ли не погодки, так что ты мне поверь – откажется.
– То есть как ни к чему?! – возмутился я. – Одно дело – монахиня, и совсем другое – королева. По-моему, тут любой согласится.
Она тяжело поднялась, вновь приняв мою руку для помощи, и, шагнув поближе, почти вплотную, глядя мне в глаза, с горькой усмешкой произнесла:
– Много ты понимаешь. Я вот допрежь того, как сюда попасть, тоже помышляла, что жизнь кончилась, а ныне уже инако на енто гляжу, хотя постригли всего ничего – токмо второй месяц идет. Она ж в венце Христовой невесты уже более полутора десятков годков пребывает, потому и сказываю: навряд ли согласится.
