Правда, справедливости ради указал, что Анну Ягеллонку уговорили не возбуждать против них судебное дело, но процитировал ее слова, которые она произнесла, когда по настоянию многих влиятельных людей сняла свое обвинение, при этом заявив, что все равно простить этих негодяев никогда не сможет.
Дмитрий обескураженно похлопал глазами и попытался протестовать, мол, впоследствии все вины с Юрия, скорее всего, были сняты, иначе бы он… Но я не доставил ему даже этого слабого утешения, рассказав, что при короле Генрихе, когда Юрий Мнишек исполнял за торжественным обедом свою должность коронного кравчего, шляхтич Заленский, будучи одним из королевских придворных, во всеуслышание заявил, что Мнишек – человек, известный своим дурным поведением, так до сих пор не очистился от обвинений и потому недостоин исполнять свои обязанности. После этого и сам Генрих объявил, что Юрию вначале надлежит оправдаться, а уж потом…
– И он?.. – вопросительно протянул Дмитрий.
Я не стал говорить, что и этот скандал Мнишку удалось как-то замять, действуя через свою влиятельную родню, и медленно покачал головой, выдав непобедимому кесарю полуправду:
– Увы, государь, он не оправдался. Насколько мне ведомо, он даже не пытался этого сделать. Поэтому, пока его недостойное поведение слегка не подзабылось, к важным государственным делам его не подпускали ни при Генрихе, ни позже, при Стефане Батории. Какие-то должности твой будущий тесть исполнял, но к себе этот король, которым, помнится, ты тоже восхищался, братьев Мнишков не приближал, брезгуя общением с проходимцами.
Решив заодно добавить негатива и самой Марине, я процитировал слова Камалии Радзивилл, адресованные ее внуку. Произнесла она их после того, как узнала, что он сблизился с сыном Юрия Мнишка Станиславом: «Дети приличных людей, не говоря уж о ясновельможной шляхте, не играют с детьми воров и проституток».
– И тебе нужна дочь такого отца? – изумленно спросил я.
Дмитрий, вскочив со стула, принялся лихорадочно кружить по моему кабинету, нервно кусая губы и ожесточенно потирая виски руками.
– Не ведаешь ты всего, князь, – наконец простонал он, остановившись посреди комнаты и уставившись на меня.
– Расскажешь, так буду знать, – пожал плечами я.
– Нужна она мне, понимаешь?! – выпалил Дмитрий. – Ныне не могу я тебе этого объяснить – слово дал. Просто поверь, что нужна. И свадебка с Мариной мне тоже потребна, да чтоб непременно к весне, а если раньше, то еще лучше. Надежнее.
– Раньше, говоришь, – задумчиво протянул я, прикидывая, что это за секретное дело, о котором он не хочет говорить даже мне.
Нет, я не обольщался, будто он считал меня своим другом. Но, с другой стороны, я знал так много его тайн, что одной больше, одной меньше – роли не играло, так почему бы не довериться. Ан нет, молчит. Ну ладно, все равно поможем, тем более что чем быстрее они поженятся, тем больше останется в казне. Или нет, учитывая, что там уже почти ничего нет, правильнее сказать, тем меньше долгов достанется Федору. Заодно и поумерим количество пакуемых для обитателей Самбора подарков, и я выдал главный аргумент, повторив то, о чем уже вскользь говорил в келье у настоятеля монастыря, а потом еще раз, уже на струге, когда мы плыли в Кострому. Суть состояла в том, что чем меньше Марина, а главное, ее отец получат денег и подарков, тем быстрее Мнишек привезет свою дочку в Москву, потому что заимодавцы давно его осаждают.
Тогда Дмитрий решил, будто все это мною сказано с иной целью, дабы он не приставал к Годунову с займом, да и сейчас поначалу не поверил. Пришлось пуститься в подробности (ах, какой молодчина Емеля, собравший столько данных!) и заметить, что это только с одной, всем видимой стороны Мнишек столь щедрый пан. Зато если разобраться и копнуть поглубже, то станет понятно, что щедр он за счет… Сигизмунда, которому вечно задерживает платежи и не представляет в срок суммы, собираемые в королевских имениях.
Так что пиры ясновельможный пан Юрий закатывал Дмитрию, образно говоря, стоя перед своим будущим зятем в чужих штанах и чужом кафтане. И если Мнишка подстегнуть сообщением, что самому Дмитрию начиная с января предстоит множество выплат, да порекомендовать поторопиться, пока деньги в казне еще есть, то он, узнав об этом, рванет в Москву за русским серебром подобно лани. И куда там лермонтовскому Гаруну, который по сравнению с тестем Дмитрия будет выглядеть тихоходной черепахой. Впрочем, последнее сравнение я вслух не приводил – не поймет.
– Деньги есть, а прислать не могу, – проворчал Дмитрий. – Не склеивается что-то в твоих узорах.
– Все склеивается, – возразил я. – Не можешь ты ему их отправить, ибо подданные начнут ворчать. Мол, им не платишь, а серебро сундуками в Речь Посполитую шлешь. Здесь же, в столице, совсем иное. В Москве он станет тестем, а удоволить родича – святое дело. И ни одного рубля не высылай.
– Канючить примется. Дескать, долги, да и на свадьбу изрядно расходов.
– А ты поясни, что у него всего-навсего свадьба, а у тебя затеян великий поход, которой требует денег не в пример больше. А на его просьбы отвечай так, чтобы в последующем писать тебе у него желание отпало. Мол, государь сказывает один раз и повторять свои слова не привык.
А в завершение своих уговоров я еще и поклялся на иконах, что если государь поступит согласно моим рекомендациям, то Мнишек непременно приедет в течение полугода и Дмитрий запросто успеет сыграть свадьбу до Великого поста. Если ж нет, то я обязуюсь не только скостить государю все, что он мне остается должен, то есть десять тысяч, но и вручить ему еще столько же.
Разумеется, отдавать человеку, нахально экспроприировавшему мое серебро, еще и вторую четверть, я не собирался и наметил себе первым делом отправить гонца в Краков, чтобы проинструктировать Емелю, как нужно поступить с долговыми расписками самого Мнишка и его старшего сына Станислава.
Но даже тогда государь еще колебался. Он то хватался за перо – написание такой грамоты доверять кому бы то ни было не стоило, включая даже надежного Бучинского, – то вновь раздраженно отбрасывал его в сторону, вскакивал из-за стола и принимался метаться по моему кабинету, испытующе поглядывая на меня – точно ли я не вру? Все-таки хоть Дмитрий и достаточно смышлен, но тут в его голове никак не укладывалось – если дать меньше, то добьешься своего гораздо быстрее. Что за загадочный парадокс?
Пришлось хлестнуть по его самолюбию. Мол, пока что получается, будто он просто покупает себе невесту. Для толстого старого урода такая покупка вполне обычное дело, но Дмитрий-то молод, силен, правит в такой огромной державе, да и собой недурен, так зачем позориться?
Вообще-то насчет последнего весьма спорный вопрос. Разной длины руки, сам маломерок, глаза невелики, к тому же подле правого изрядный довесок в виде здоровенной бородавки, которая тоже явно не очаровывала, – все это не говорило о красоте, но тут уж мне деваться было некуда. Впрочем, если вдуматься, то я почти не фальшивил – «недурен» как раз и означает, что не урод, а таковым я его и впрямь не считал.
