К тому же и обе лавки нашего стола – это уже во-вторых – весьма быстро опустели. Я оглянуться не успел, как почти все мои соседи исчезли. Одно хорошо – Кузьма Минич остался. Поначалу он тоже помалкивал, внимательно поглядывая на меня, а затем, подметив мое расстроенное лицо, мягко сказал:
– Ты на людишек не серчай, княже. Народец ныне пужливый – уж больно времена неспокойные, – вот и имеет опаску. Ныне даже и спали опосля трапезы вполглаза – все гадали, пошто ты одежу сменил да народу объявиться не захотел. Да еще затылки чесали – мол, как бы для них худа не было, ибо разговоры разные велись, никто не таился, и не пришлось бы за свои языки своими головами ответ держать. А тут сызнова ты, да из себя эвон, вовсе иной. То ли крикнешь вязать кого, то ли…
– Утром мне просто захотелось поучить кое-кого уму-разуму, – честно пояснил я. – А насчет выведывания… Тут ты и прав, и неправ. Мне и впрямь хотелось бы узнать побольше, а как это сделать? Или ты думаешь, что, если бы я утром появился в таком вот виде, как сейчас, мне кто-нибудь открылся бы как на духу? Однако вызнавать крамолу, поверь, и в мыслях не держал – тут у меня совесть чиста. И открыться думал сам, только не успел.
– Я, признаться, тоже так помыслил, – понимающе кивнул Кузьма Минич. – Одначе иным втолковать таковское не возмог – и слушать не захотели. Мол, тебе-то бояться нечего, коли ты заступу ему дал, даже не ведая о том, что князь перед тобой, потому тебе нас не понять. А кой-кто и в сговоре обвинить успел – дескать, подстроено у нас с тобой все было. Даже бояре-обидчики и те ложные, вот больше и не появляются здесь – пришли, яко скоморохи, свое дело сделали, рожи тебе подставив, и все.
– Но ты-то мне веришь? – уточнил я.
– Верю, – твердо сказал Минин. – Слыхивал я про тебя, яко ты…
На сей раз трогательную сказку, как я самолично пеленал раны своего ратника и кормил его с ложечки, я выслушал без раздражения – очень уж она пришлась кстати.
– Потому и помыслил, что коль оно и впрямь такое было… – Мой собеседник сделал паузу, испытующе глядя на меня. Дождавшись утвердительного кивка, он облегченно вздохнул и продолжил: – Стало быть, и тут ты таился не потому, что зла хотел неосторожным, но по иной причине, а уж какой – поди пойми. – И он весело засмеялся. – А вот Силантий Меженич доселе не верит, что ты – это ты.
– И на меня ни разу не посмотрел, – чуточку обиженно добавил я.
– Глядел, – поправил меня Кузьма. – Токмо потом, когда из-за стола вышел. Он тебя сзади разглядывал. Ты уж на него не серчай – стыдно мужику стало. Поутру-то, помнишь, яко он тебе о тебе взахлеб сказывал, а когда ты поперек словцо молвил, дак чуть ли не в драку полез, за тебя заступаючись.
– Помню, – откликнулся я.
– Потому теперь его стыдоба и разбирает, – пояснил мой собеседник.
– Ты вроде бы тоже мои слова о князе Мак-Альпине опроверг, но сидишь тут рядом со мной, не стыдишься, – возразил я.
– Промашку всякий дать может, – невозмутимо пожал плечами он. – За свою я хоть сейчас пред тобой повиниться готов. – И он попытался приподняться с лавки, но я остановил его:
– Сиди уж. Если б худое преувеличили, а то доброе, так что я тебе вроде как еще и спасибо сказать должен. Ты лучше мне другое скажи – о чем на соборе говорить станешь?
– Наказов изрядно дадено, – вздохнул он. – Токмо ты, помнится, аккурат до прихода боярина Басманова об ином толковал, да договорить не успел. Я еще даже подивился твоим словесам. Вовсе юн по летам, а суждения, что у старика умудренного. Одначе понял не все из поведанного тобой, а потому, сделай милость, растолкуй далее.
– Тогда… пошли ко мне.
И я потащил его наверх, в бывшую молельную Годунова, которую по моему распоряжению спешно переоборудовали в кабинет. Теперь о былом предназначении небольшой комнаты говорили лишь потемневшие лики святых на огромном иконостасе, который я распорядился оставить на стене, противоположной входу, чтобы каждый мог сразу и перекреститься, и осознать, что хозяин является весьма набожным и глубоко православным человеком.
В остальном рабочая обстановка – два стола, поставленные буквой «Т», вдоль одного по обе стороны широкие лавки для посетителей. На половине стены, примыкающей к входной двери, в спешном порядке оборудовали шкаф для одежды – не ездить же мне всякий раз в терем, чтобы переодеться, плюс стеллаж с обилием полочек. Словом, создал очередную копию своих прежних кабинетов – что в тереме в Кремле, что в Костроме.
Кстати, точно такой же, только без иконостаса, по моему распоряжению соорудили и по соседству, где расположился Короб со своим помощником по продовольственной линии – пора разгрузить бедного Багульника.
Усевшись, мы с Кузьмой приступили к детальному обсуждению. Точнее, вначале я выдал свое видение главной задачи Освященного собора. Обойдясь без «изобретения велосипеда», я, ориентируясь на Госдуму России, сформулировал кратко: работа по законодательству, которое сейчас ни к черту. А уже после внедрения в жизнь новых указов всякие местные проблемы должны рассосаться сами собой. Ну и закинул удочку насчет дальнейших перспектив. Мол, надо будет, используя поддержку государя, со временем сместить всю полноту власти от боярской Думы к тому же собору, посему надлежит его во всем поддерживать, особенно на первых порах.
Кузьма Минин, надо отдать ему должное, оказался достойным однофамильцем своего именитого тезки – врубался в мои пояснения на раз. Хотя вопросов задавал уйму, но тоже по делу. И самый главный из них касался бояр. Мол, неужто они допустят такое умаление их прав? Не получится, что, едва голос собора услышат на Руси, длиннобородые тут же прикроют их лавочку?
– Если государь будет против – не посмеют, – уверенно произнес я. – А он, как я уже сказал, нуждается, чтобы вы проводили его волю.
– А как мы проведаем, в чем его воля? – усомнился нижегородец. – Умишком уж больно слабы, а в государевых делах мыслить за всю Русь – тут такой размах душе потребен, что о-го-го.
– Коль потребуется, то и подсказать недолго. Но сдается мне, Кузьма Минич, что ты и без подсказки обойдешься. Нечего тут напраслину на себя возводить, – попрекнул я его. – Есть у тебя ум, да и других тоже имеется – чай, не юродивых народ избирал.
– Есть-то он есть, токмо для размаху ишшо и крылья потребны, – вздохнул он. – Они, конечно, тоже у кажного имеются, токмо сложены. Иной и рад бы их расправить, да взмахнуть во всю ширь, ан призадумается да и поостережется – боязно. Чай, перья и пообрезать могут, да по живому, вместе с мясом – и как тут ему быть? Да добро бы чужие людишки ножи в руки возьмут, к примеру, те же бояре, ан и свои, из тех же избранных, тоже могут.
– Как это? – оторопел я.
– А вот так, как на Руси водится, – пожал плечами он. – Кто не поймет, кто из зависти, а кто из спеси – сам, поди, видал, скока их тут у нас ходит, нос задрамши.
И вновь напряженный взгляд, устремленный на меня, – что отвечу. Но я не подвел ожиданий, заверив, что на первых порах председательствовать на соборе поручено мне, так что лишь бы расправили крылья, а уж я сумею пресечь козни тех, кто попытается их обрезать.
