Антон попытался взять себя в руки.
– Этого не может быть, – хрипло проговорил он. – Не может… быть…
Некоторое время Виолетта смотрела на него пустым, немигающим взглядом. Но вот взгляд ее стал осмысленным, а губы приоткрылись, и зазвучал голос, такой глуховатый и тихий, словно доносился до Антона из-за стены.
– У нас есть тайна, – сказала она.
Виолетта улыбнулась, и от ее улыбки по коже Антона пробежал мороз.
– Нет! – воскликнул он. – У нас с тобой нет никакой тайны! Оставь меня в покое!
Виолетта, внимательно и пристально глядя Антону в лицо, протянула руку, и от прикосновения ее холодных пальцев он вздрогнул.
– Идем, – с улыбкой сказала Виолетта. – У меня есть убежище. Помнишь? На пустыре, за хлебозаводом. Старая беседка.
Антон хрипло задышал.
– Оставь меня в покое, – мучительно проговорил он. – Прошу тебя… Если я виноват – прости меня. Но не мучь меня больше.
– Убежище, – повторила Виолетта так, будто не слышала его слов. – Там я могу спрятаться от всех. Ты тоже можешь там спрятаться. Только тебе придется пройти через овраг. Обычно люди там не ходят, боятся бродячих собак. Но если ты дашь собакам овсяное печенье, они тебя не тронут.
Лицо Антона дернулось, как от удара хлыстом.
– Уйди! – рявкнул он. – Что тебе от меня надо? Почему ты меня преследуешь? Думаешь, сам не знаю, что я подлец?
И вдруг Антона прошиб пот. Он обнаружил, что стоит посреди кухни и сжимает в руке огромный разделочный нож.
Когда он успел сюда прийти? И зачем, собственно?
– Не делай этого, – тихо произнесла Виолетта. – Тебе необязательно поступать плохо.
Антон почувствовал гнев. Маленькая уродина опять пытается взять инициативу в свои руки – так же, как тогда, двадцать лет назад.
– Не смотри на меня! – вскрикнул Васильев. – Не смотри, или я…
Он запнулся, подыскивая угрозу пострашнее и повесомей. А потом, не найдя подходящих слов, просто замахнулся на Виолетту ножом.
В ту же секунду девочка исчезла.
Антон облегченно вздохнул. Но облегчение длилось недолго. На ворот Антону снова закапала кровь. Глаза его налились кровью, а в душе клокотала яростная, беспредельная, требующая немедленного выхода злоба.
7
Круглов сидел в кресле перед телевизором с иглой и дырявой кофтой в руках. Ему нужно было чем-то занять себя, и шитье показалось Олегу неплохим вариантом. Шил он неважно. Шерстяная нить то и дело запутывалась, и приходилось осторожно разматывать петлю, чтобы не получилось узелка.
По телевизору шел фильм ужасов, но повар, занятый шитьем, его больше слушал, чем смотрел. Конечно, наслаждаться просмотром такого фильма после всего, что произошло на станции, было бы глупо и дико. Но Круглов любил триллеры и «ужастики», предпочитая их всем другим жанрам. Страшные фильмы отвлекали его от неприятностей, которые происходили в жизни, и в этом смысле не только не тревожили, но даже успокаивали.
Фильм шел как бы фоном. Игла тускло поблескивала в неуклюжих пальцах. Нить путалась. В голову лезли воспоминания. Но о чем бы ни думал Круглов, перед глазами его то и дело вставало лицо матери. Ее монументальный образ заслонял собой все другие воспоминания детства и юности…
– Ты опять снял крестильный крестик? А ну надевай! Живо, паршивец!
И вот в пальцах у него не нить с иглой, а льняная тесемка с медным крестиком. Привычное движение – и крестик снова на груди.
– Еще раз снимешь – прибью. Понял?
– Да.
Несколько секунд оба молчат. Потом тяжелая ладонь матери опускается Олегу на голову. Мальчик испуганно вжимает голову в плечи, но мать, кажется, не собирается его наказывать.
– Пойми, сынок, я хочу тебе добра. Если для того, чтобы ты понял это, мне придется расшибить тебе лоб, я так и сделаю.
– Да, мама. Я знаю.
– Молодец. – Рука матери соскальзывает с волос Олега, но взгляд ее по-прежнему прикован к его перепуганному лицу.
– Вижу, ты хочешь о чем-то спросить?
– Спросить? Нет, мама. Вовсе нет.
– Не бойся, спрашивай.
На лице матери появляется улыбка, и Олег облегченно переводит дух.
– Быть может, это самый важный разговор в твоей жизни. Так ты спросишь меня или будешь просто молчать и хлопать глазами?
– Хорошо. Я спрошу. – Он набирается смелости и робко произносит: – Зачем мне верить в Бога, мама? Разве нельзя жить без этого?
– Нет. Нельзя. Вера тебе необходима. Когда-нибудь она убережет тебя.
– От чего?
– От зла. Вера поможет тебе победить зло. В нашем мире зло повсюду, мой мальчик. Когда-нибудь оно настигнет и тебя. И тогда тебе придется с ним бороться.
– Но я не хочу ни с кем бороться. Я буду жить тихо-тихо. И зло не заметит меня.
– Это невозможно. От зла не спрячешься. У него много масок, сынок. Оно постоянно притворяется добром. Главное – вовремя понять, что перед тобой зло. Понять, что пришло время бороться.
Слово «бороться» угнетает и расстраивает Олега. Что, если зло будет огромным и страшным, как соседская собака Альма? Как тогда с ним бороться? Вероятно, надо вооружиться пистолетом или ножом. Без пистолета или ножа тут никак.
Мать ждет от него чего-то. И он, сгорая от желания рассказать матери о собаке Альме, тем не менее говорит о другом:
– А как я пойму, что пришло время бороться, мама?
– Ты поймешь, – уверенно отвечает та. – Бог сам подскажет тебе.
– Как?
– Не знаю. У всех бывает по-разному. Но в одном можешь не сомневаться: Бог подаст тебе знак. Может быть, это будет какое-то видение. А может, слова совсем незнакомого тебе человека. Но ты поймешь. А теперь – ложись спать.
– Но еще совсем рано!
– Да, но ты наказан. Ты ведь снял крестик, помнишь? Я не забыла…
Круглов уколол себя иглой в палец и зашипел от боли. На подушечке пальца выступила капля крови.
– Дерьмо собачье! – выругался он и вытер палец о штаны.
«Ты поймешь, – эхом прозвучал в его голове властный и спокойный голос матери. – Бог сам подскажет тебе».
Как часто Олег вспоминал ее слова! Они настолько прочно запали ему в душу, словно были выжжены там каленым железом. Но слова эти никогда его не расстраивали, наоборот, словно бы возвышали Круглова в собственных глазах.
Пускай он простой повар и стоит не у пульта управления космодрома, а всего лишь у плиты с бурлящей кастрюлей, но на шее у него висит крестик с распятым Богом, и придет день, Господь призовет на поле брани и его. И когда это случится, будет уже неважно, кем ты был в обычной жизни – академиком, писателем или простым поваром. Ибо Господь отличает и приближает к себе не по профессии, но выбирает чистых душой и помыслами. Вот так-то.
