— Понимаю, понимаю, — ошеломленно бормотал
Ральф. — Да, да, конечно, пойдем. Я просто не сразу сообразил, что к чему.
Вызвать бурю! Это что-то слишком! Он, наверное, слегка тронулся. Мне всегда
казалось, что он немного не в себе.
— По-моему, в этом проклятом доме все
свихнулись, — сказал м-р Кенинсби. — Мы хоть идем-то правильно?
— Ну, я не очень-то хорошо знаю дорогу, — ответил
Ральф, — но, наверное, правильно. Я хотел сказать, что куда-нибудь мы
обязательно придем, а там разберемся. Ой!
Оба одновременно налетели на что-то. М-р Кенинсби, речь
которого с каждой новой фразой почему-то становилась все более неформальной, от
души выругался. Ральф, сохранявший самообладание, первым установил причину
помехи.
— Это стол, — внезапно заявил он. — Большой
стол, который мы видели у входа.
— Тогда его лучше обойти, — предложил м-р
Кенинсби. — Комната с этими горгульями как раз за ним. Как бы я хотел
разбить эти дурацкие куклы на мелкие кусочки и затолкать их ему в глотку!
Не разнимая рук, отец и сын двинулись вдоль стола. Наконец,
решив, что достигли противоположной стороны, они повернулись и направились к
внутренней двери. Еще два-три осторожных шага, и м-р Кенинсби уверенно заявил:
— Туман становится тоньше.
Ральф не стал бы утверждать этого под присягой, но для
поддержания духа решил не спорить.
— Может, и так, — ответил он и вздрогнул, потому
что отец чуть не упал. М-р Кенинсби наступил на что-то живое. Он вскрикнул,
пошатнулся, с трудом удержал равновесие, и тут «нечто» преградило им путь. Это
был мужчина; нет, подросток; идиот, сопровождавший колдунью, звали его,
кажется, Стивен. Должно быть, он лежал у порога поперек входа во внутреннюю
комнату. Он смотрел на них с тупой враждебностью.
— Идите отсюда, — угрюмо проговорил Стивен, вам
нельзя. Она там.
— Она? Кто «она»? — осведомился м-р
Кенинсби. — Эй, Ральф, убери-ка его.
Ральф подчинился. Он положил руку на плечо Стивена и начал:
«Послушай, приятель, ты должен пропустить нас», но в этот момент Стивен прыгнул
на него, и они сцепились. М-ру Кенинсби едва удалось увернуться и проскользнуть
дальше. Соперники откатились прочь от внутренней комнаты. Страх и раздражение,
которые так долго копились в каждом из них поодиночке, бросили молодых людей в
объятия друг другу. По крайней мере, драка была понятным и знакомым действием,
чем выгодно отличалась от всего, происходившего ранее. В нагнетании
таинственного, которое так подавляло Ральфа, в мистерии богини-нищенки, которая
так страшила Стивена, каждому мнилось что-то узнаваемое, свое глубоко личное, и
отстаивая это, каждый из них ринулся в бой.
Творцы тумана скрывались от обоих молодых людей и, словно на
заре времен, оба сражались с тем, что было зримым и осязаемым. Так одно племя
видело виновником всех своих бед соседнее племя и сражалось с ним; так дрались
не успевшие стать людьми полуживотные до объединения в племена; такие битвы
кипели под солнцем, когда материя, которой все мы обязаны происхождением,
только еще являла полусознательные формы жизни. Здесь обнажилась суть всех
мировых сражений — пропустит один соперник другого или нет, уступит дорогу или
настоит на своем. Ни тот, ни другой не понимали, почему упорствуют в своих
намерениях, но каждый чувствовал, что некие великие силы вздымают его дух, и
именно они олицетворяют противоборствующие воли.
Стивен не сомневался: врага нельзя пропускать, вход в
святилище был табу, потому что туда вошла богиня; сама мистическая мудрость
вошла в святилище, и тревожить ее не позволялось ни в коем случае.
Ральф был убежден: в святилище надо войти, ведь там таилась
угроза его сестре, его родной крови; таинственная женственность, беззащитная
беспомощность оказались заключены внутри, как же не спасти их?
Вера вдохновляла одного бойца, зов рода — другого;
безвестные герои отдувались и колотили друг друга на задворках великой
мистерии. Туман окутывал их, туман проникал в легкие, туман властвовал над ними
и нес безумие. Жизнь сражалась с жизнью, и сама жизнь вливалась в обоих,
поддерживая накал борьбы.
Во внешнем мире в тот же самый миг вступали в бой армии,
столь же таинственно подчиненные незримым силам. Истинные причины, заставлявшие
толпы обученных солдат уничтожать друг друга, точно так же оставались скрыты и
здесь. Стивен и Ральф наносили удары и уворачивались от ударов; из всех надежд
осталась одна — уничтожить соперника; из всех возможностей мира — только война.
Действовали лишь простейшие законы, и в каждом нанесенном или пропущенном ударе
силы земные сражались за власть.
М-р Кенинсби не видел этого проявления первобытной ярости;
он уже отыскал внутреннюю дверь и торопливо переступил порог. В комнате с
золотым столом не было тумана; наоборот, здесь было так ясно, что очередное
таинство предстало перед м-ром Кенинсби, видимое до малейших деталей. Здесь, в
комнате с плотными занавесями, он застал начало торжественного и мрачного
обряда жертвоприношения.
Некогда злой рок настиг божество, и теперь, чтобы оживить
его, требовалось взломать врата человеческой жизни. На золотом алтаре лежала
девушка; жрица, стоявшая рядом, сжимала ее запястье и тянула к себе, словно
пытаясь отнять у человеческой руки ее нежную и грозную силу; а на самом алтаре,
словно бог, сошедший с небес, чтобы поторопить жертву, изготовился к прыжку
кот. Его напряженная поза была полна изящества и одновременно смертельной
угрозы. Снаружи, словно гротескное воплощение священной борьбы мировых стихий,
возились два молодых человека; здесь, внутри, совершалось не менее гротескное
жертвоприношение. Мифы утверждали, что только оно способно освободить
божественную энергию, заключенную в крови.
М-р Кенинсби, ворвавшийся в зачарованный круг, разом охватил
взглядом и жрицу, и кота, и тело жертвы. Именно последнее и привлекло его
внимание в первую очередь. Различив, кто именно лежит на алтаре, он вскрикнул,
выражая категорическое несогласие с происходящим. Вот уже пятьдесят лет он
только выражал несогласие, однако ни разу не посмел всерьез возразить
собственной судьбе. Но тут и его разобрало. М-р Кенинсби бросился вперед,
схватил кота за шиворот, поднял его и, не помня себя от ярости, швырнул к
двери. Совсем недавно Стивен точно так же швырнул его самого. Услышав хриплый
вскрик Джоанны, м-р Кенинсби повернулся к ней. Впервые в жизни он ощущал свою
значимость. Впервые в жизни им руководили великая сила и великая
справедливость. М-р Кенинсби приказал — и Джоанна на миг отступила. Ее рука,
сжимавшая запястье девушки, разжалась, повинуясь чужой руке. Сам м-р Кенинсби
едва ли осознал, насколько это несвойственно ему — хватать за плечо
малознакомых женщин.
Однако Нэнси смогла освободить руку и одним гибким движением
оказалась на ногах по другую сторону стола. М-р Кенинсби бросился к ней. Нэнси
обняла отца и внезапно осознала, как они близки двое незрячих слуг Любви, две
мятущиеся души, ищущие добра. Только теперь она поняла, что и отец всегда
стремился к добру. Он был ее спутником на Пути, а она только и делала, что
пыталась осложнить для него этот Путь. Она прижалась к отцу, испытывая не
столько благодарность за последнюю услугу, сколько стыд за собственную прошлую
несдержанность и нетерпимость.
