— Тетя Сибил! Генри! Отец! Тетя!
Внезапно ее голос оборвался. Вместо тех, кого ей так
хотелось увидеть выходящими из золотого тумана, на столе рядом с ее протянутой
рукой возник кот. В те несколько минут, которые Нэнси провела вместе с Сибил
внизу, она не обратила внимания на котенка, а с тех пор у нее просто не было
возможности узнать о его существовании. И в доме она не видела и не слышала
никаких котов. Однако вот он, сидит рядом, мяукает, переводя взгляд с нее на
Джоанну и обратно, раскрывает и закрывает розовую пасть, беспокойно подергивает
хвостом.
«У него нет рук!». Почему-то только это и пришло Нэнси в
голову при виде кота.
Уже в следующий миг открытие показалось ей таким жутким, что
она едва не потеряла самообладание. Да, у него не было рук — у него не было
инструмента для воплощения духовных намерений, только лапы, которые могли
гладить или царапать, подставляя то мягкие подушечки, то острые коготки — целых
четыре лапы, и ни одной руки. Внезапно кот положил лапу ей на руку, и она чуть
не вскрикнула от этого мягкого прикосновения. Кот попытался отнять лапу, но
когти зацепились за пушистую ткань платья и не отцеплялись. После короткой
борьбы кот все-таки оторвал лапу, и Нэнси почудился треск разрываемой ткани.
Это было нелепо, но ей тут же представилось, как кот разорвал весь рукав, ее
рука оказалась обнаженной по локоть, а кот и Джоанна вот-вот примутся терзать
ее… Нет, она должна любить Джоанну. Джоанна хочет чего-то. Скорее всего, она
так и не найдет ничего стоящего, но Нэнси все равно должна попытаться полюбить
ее.
Никогда еще после смерти своего ребенка Джоанна не была так
близка к той силе, о которой сама рассказывала себе столько фантастических
историй. В средоточии всего сущего, в обители золотых танцоров, Бог предлагал
себя тем, кто искал его, кто прикладывал к этому усилия. Нэнси вновь подчинила
себя единому центру. В ее глазах, устремленных на Джоанну, в звуках голоса,
обращенных к ней, Бог в который раз позволил проявиться вечной мистерии.
— Его действительно здесь нет. Я помогу тебе найти. Это
обязательно будет, только не надо мешать…
Старуха не видела ее глаз; она смотрела только на кота.
— Кот, который живет в буре, — твердила
она. — Пойдем, мой дорогой, пойдем, ты покажешь мне. Ты привел меня сюда —
так покажи мне. Покажи мне. Она прячет его в себе, да? Пойдем и возьмем его.
Кот уставился на нее; потом он перевел взгляд на лицо Нэнси
и начал ерзать и приседать, готовясь к прыжку.
«Он собирается прыгать! — с ужасом подумала
Нэнси. — У него нет рук, зато он собирается прыгать! Он разорвет меня,
потому что у него нет рук!».
На последней из карт Таро, на той, которая без номера, она
видела подобное изображение — зверь у ног Шута, изготовившийся к прыжку. Она
видела его в самой гуще танцоров, в центре золотого стола. Но тогда он не
собирался нападать; в его позе крылся какой-то иной смысл, более таинственный,
нежели в движениях остальных фигурок. Шут и тигр, составное и вместе с тем
единое таинство — но он собирается прыгнуть! Джоанна дергала ее, и Нэнси
пришлось отпустить другую руку, которой она держалась за край стола. При этом
лицо ее на малую толику придвинулось ближе к центру сгущавшейся энергии…
слишком, слишком близко. Нэнси попыталась схватить зверька, но промахнулась.
Кот с рычанием прянул в сторону и снова изготовился к прыжку… но тут его
неожиданно взяли за шкирку и высокий брезгливый голос произнес:
— Господи Боже! Что все это значит? А ну-ка, отпусти,
ты, жалкое создание! Слышишь, что я тебе говорю? Оставь мою дочь в покое. Будь
ты проклята, женщина, кому сказано — оставь мою дочь в покое!
Глава 15
Блуждающие в предвечном
Золотой туман разделил обитателей дома на холмах, скрыл их
друг от друга, не коснувшись лишь Сибил Кенинсби и Аарона Ли. Слуги сбились
тесной кучкой под лестницей, не смея двинуться и в то же время боясь оставаться
на одном месте. Каждый старался коснуться локтем соседа, так им казалось
спокойнее. Когда-то первобытный человек точно так же пытался защищаться от ночи
с ее опасностями. Повар тяжело дышал; истерика горничной сменилась жалобными
всхлипываниями; даже молчаливая обычно Анабель вздрагивала и не отпускала руки
подруг. Между девушками вились плотные пряди тумана.
Точно так же туман клубился, обволакивая Ральфа и м-ра
Кенинсби. Ральф и не думал скрывать свое состояние. Оно мало чем отличалось от
остолбенения повара. А чего еще, собственно, ждать от человека, для которого
знакомый мир вдруг перестал существовать? Ральф знал, что туманы бывают в
горах, в речных долинах, над болотами, иногда и в городах тоже. Но гор
поблизости не наблюдалось, а городского смога в деревне отродясь не случалось.
Знакомые условия существования вдруг взяли и исчезли. Поразмысли Ральф еще пару
минут, он, возможно, справился бы с собой и даже решился бы на какое-нибудь
действие, но как раз в этот миг стена под его плечом как-то странно
заколебалась и Ральф отскочил на середину коридора. Резко обернувшись, стены он
уже не увидел. Все скрывал туман.
Он попытался коснуться рукой бедра и не смог; там, где
положено было быть его телу, не ощущалось ничего, кроме все той же густой
субстанции. Он сжал пальцы в кулак и ощутил, как они впиваются не в ладонь, а в
то же пластичное и упругое вещество. Ральф удивился. До этой поры он вполне
осознавал себя, только вот куда подевался тот, который осознает? Осязание
утверждало, что его здесь нет. Ральф не мог с ним согласиться — он же был
здесь. Он поднял руки, чтобы потрогать голову — но, если она и оставалась на
прежнем месте, ощутить ее не удалось. Густая, как манная каша, субстанция
просочилась между пальцами и прилипла к ним — не то кисель, не то жидкая грязь.
Когда-то ему вырвали зуб, так этот несчастный зуб долго потом ощущался на своем
прежнем месте. Теперь, похоже, все его тело вырвали, как тот зуб, а он как
будто ощущает его по-прежнему. А весь остальной мир? Его что, тоже вырвали? А
вместо мира осталось место, которое он занимал, да еще Ральф, помнящий это
место и чувствующий его одновременно и пустым, и занятым? На миг Ральф
представил себе дыру в воздухе, через которую некий талантливый дантист мягко и
безболезненно удалил мир, но сознание, не приученное к метафизике, отказалось
развивать эту идею и вернулось к прежней точке зрения: скорее всего, ему просто
немного не по себе из-за этой метели, ну устал он, в конце концов. Правда,
раньше, даже валясь с ног от усталости, он всегда находил себя с первой
попытки.
«Я же не сошел с ума, — твердил он себе. — Это
ведь легко проверить, надо только развести и соединить ладони». Ладони
сблизились, но соединить их не удавалось. Почему-то Ральф уверил себя, что
стоит выполнить это простое упражнение, и он сразу вернется к нормальному
состоянию; достаточно лишь повернуть что-то важное, соединить одно с другим, и
тогда возникнет хоть какая-то точка, в этой жуткой мешанине появится
определенность… Он попытался представить, что сейчас чувствует отец, и тут же в
тумане прозвучали четыре музыкальные ноты, обычная восходящая гамма. Они
повторялись слабо и монотонно — ла-ла-ла-ла; ла-ла-ла-ла; ла-ла-ла-ла.
«Ладно, — подумал Ральф, подождем. Надо думать, когда-нибудь этот кошмар
прекратится».
