Генри осекся, словно эта мысль встревожила его, и девушка,
вспомнив, видимо, то же самое, произнесла:
— Не это ли имела в виду та женщина, которую мы
встретили на дороге?
— Мне нет дела до того, что она имела в виду, —
раздраженно ответил Генри. — Нас теперь не касаются ни она, ни кто-либо
еще, кроме нас самих. Ни у кого, кроме нас, нет подлинного права рассуждать о
картах или образах.
Он смотрел, как мрачнело ее лицо. Но вот она слегка
улыбнулась и негромко сказала:
— Расскажи мне побольше о картах.
— Карты были созданы вместе с образами, — снова
заговорил Генри. — Метка на уголке каждой из них — это точный оттиск,
имеющийся на основании каждой золотой фигурки. Фигур семьдесят восемь; столько
же и печатей, и карт столько же. Изображения на папирусе в точности повторяют
фигуры; это рисунки, сделанные с фигур. Здесь у нас единственный подлинный
комплект, точно соответствующий оригиналу, и поэтому — единственный комплект,
благодаря которому может быть прочитан танец. Танцоры все время перемещаются,
но в каждый момент времени их положение друг относительно друга определено, и
когда карты связаны с танцем, они располагаются в том же порядке. Взаимосвязь
осуществляется через руки гадателя, а по тому, как ложатся карты, мы можем
прочесть судьбу того, кто их держит.
— А как же масти, ты говорил, они связаны со
стихиями? — спросила Нэнси. Генри кивнул.
— Правильно. Во внешнем мире они — возрастающая сила
четырех стихий, имеющих соответствия в человеческом теле.
— А остальные? — продолжала расспрашивать
Нэнси. — Старшие Арканы?
Он подошел к ней ближе и понизил голос, как будто не хотел,
чтобы золотые танцоры знали, что он говорит о них.
— Это истины, — сказал он, — или факты,
называй, как хочешь, принципы мышления, проявление совместного существования:
Смерть и Любовь, некоторые Добродетели и Размышление, Милостивое Солнце
Мудрости, и так далее. Ты должна их увидеть, словами этого не передать.
— А Дьявол — он действительно дьявол?
— Это бессмысленная ненависть и злоба, которая живет в
каждом из нас.
— А Жонглер — если он и вправду жонглер?
— Это начало всех вещей — проявление, неустойчивость
равновесия, взлет и падение. Это способ, с помощью которого Он, кем бы он ни
был, формирует начало и ход самого танца.
— Значит, это Бог? — спросила Нэнси, тоже переходя
на шепот.
Генри нетерпеливо шевельнулся.
— Что мы можем знать? Дело же не в словах. Бог, или
боги, или не боги вообще — они существуют и могут быть выражены в такой форме.
Если хочешь, называй это Богом, но лучше называть его Жонглером и не иметь при
этом в виду ни Бога, ни Его отсутствие.
— А Шут? — помедлив, спросила она.
— Шут — это то, что не движется, больше мне о нем
нечего сказать, — мрачно отозвался Генри. — Предания, устные и
письменные, говорят обо всех танцорах, кроме Шута; о нем молчат и тайные
учения, и предсказатели. Я так и не смог выяснить, чем он может быть.
— Однако тетя Сибил видела, как он движется, сказала
она.
— Потом сама у нее спросишь, — сказал
Генри. — Сейчас еще не время. Ну вот, я рассказал тебе все, что мог;
дальше придется поработать твоему воображению. Когда тебе откроется смысл,
тогда посмотрим, сможем ли мы при помощи Таро найти свой путь в те края,
которые лежат за туманом. А сейчас я хочу показать тебе кое-что еще. Подожди
минуту.
Он помедлил в раздумье, потом направился к противоположной
стене, скрытой драпировками, и исчез за ними. Послышался стук, словно открыли
окно, и Генри тут же вернулся.
— Если ты посмотришь на эту комнату снаружи, сообщил
он, — то увидишь, что в ней четыре окна. Я открыл восточное. А теперь
смотри.
Он подошел к дальней части стола (ее можно было бы назвать
восточной) и, пошарив рукой под ним, выдвинул дополнительную столешницу.
Шириной она была около трех футов, и теперь стол почти касался занавесей. На
золотой поверхности Нэнси заметила какие-то знаки, напоминавшие очертания
материков на карте мира.
Укрепив эту часть стола дополнительной ножкой, Генри начал
раскладывать карты. Старшие Арканы он положил на самом краю по порядку номеров,
но начал не с первой, а со второй карты — Императрицы, и дошел до двадцатой —
Страшного Суда с изображением Руки, выступившей из тумана. Огромная рука
разбивала саркофаг, чтобы дать возможность подняться скелету, лежавшему в нем.
Рядом Генри положил карту с номером 21 — Мир. На ней гибкая женская фигура
поднималась в лучах света к ясному синему небу, оставив под ногами луну, солнце
и звезды.
Первую карту с Жонглером, подбрасывающим в воздух маленькие
шары, он поместил почти в центре; двенадцатую карту с изображением Колеса
фортуны прислонил к краю стола и спрятал под ней Шута. Потом точными и ловкими
движениями распределил остальные карты. Четыре масти разложил слева направо,
сначала монеты, потом чаши, жезлы и мечи. Отделив от каждой масти короля,
королеву, рыцаря и пажа, он частично перекрыл ими Старшие Арканы. Перед ними,
тоже слегка перекрывая их, легли десятки, девятки, восьмерки и семерки, затем,
в том же порядке шестерки, пятерки и четверки, затем — тройки и двойки; а перед
ними — тузы каждой масти, так что вся колода Таро лежала, изгибаясь по дуге,
вдоль стола, указывая в сторону открытого окна за занавесями.
Покончив с этим, он отступил к Нэнси, обнял ее и сказал:
— Смотри на занавеси.
Она подчинилась, но время от времени взгляд девушки
возвращался к картам на краю стола. Скоро она заметила изменения в рисунке
танца: Жонглер явно приближался к «своей» карте. Ей казалось, что он бежит
очень быстро, при этом в воздухе вокруг него кружились не меньше двух дюжин
шаров. Жонглер топнул по своей карте, и она соскользнула с места. Ее падение
потревожило Колесо Фортуны, и тут же все карты пришли в движение, скользя
поверх друг друга, подныривая под соседние. Нэнси смотрела как зачарованная,
пока Генри не прошептал ей в самое ухо: «Занавеси!».
Она подняла глаза и в первый момент вместо занавесей увидела
лишь золотой туман, знакомый по предыдущей ночи. Но он уже клубился,
рассеивался, таял в ночной глубине. Поначалу она решила, что занавеси исчезли,
и перед ней — открытое окно, но тут же усомнилась, поскольку не заметила одной
простой вещи — оконной рамы. Темные драпировки просто терялись в темноте. Нэнси
вгляделась, и так же как накануне в тумане перед ней разворачивалась
собственная судьба, так теперь пришли в движение куда более серьезные вещи.
Фигурки двигались, двигались карты, и во тьме начинало возникать далекое
видение. Зеленоватое сияние развернулось перед ней; на миг Нэнси показалось,
что она слышит шум морских волн. Сквозь зеленовато-синий туман стала проступать
береговая черта, и наконец она увидела волны.
