– Затем, что у меня есть свой собственный план. Если
все пойдет так, как нужно, вы сможете занять свое место в истории, а я – то
место в иерархии духов, на которое давно претендую. Но, как я уже сказал, вы
должны во всем меня слушаться. Соглашайтесь же! Я не буду слишком суровым
начальником. Вы сами сможете убедиться, что умный человек и с дьяволом
договорится! Итак, закончим бесполезный спор, давайте лучше подпишем договор.
Фауст надолго задумался. Искушение было слишком велико. Быть
повелителем замка Раздол гораздо лучше, чем быть профессором алхимии в
краковском университете, кто же станет спорить! По земным меркам это означало
небывалый, головокружительный взлет. Этот демон мог превратить его в сказочно
богатого человека. Этот демон мог исполнить его давнюю, заветную мечту –
побывать в Древней Греции и в Древнем Риме (в молодости Фауст был буквально
помешан на античности). Но мысль о том, что придется повиноваться Аззи, была
противна ученому доктору. Какое-то странное внутреннее ощущение, похожее на
дурное предчувствие, удерживало его. Дело было даже не в том, что во всех своих
поступках Фауст предпочитал руководствоваться своим собственным мнением
(которое, к слову сказать, нередко расходилось с общепринятыми взглядами), а в
том, что его вся его свободолюбивая, гордая натура протестовала против того,
чтобы подчиняться духу, который по всем существующим в мире законам должен был
служить ему самому. Какая-то ловушка чудилась доктору в таком обмене ролями, не
предусмотренном древними правилами сложной и тонкой игры между демонами и
людьми, установленными еще в те незапамятные времена, когда в самый первый раз
дьявол соблазнял человека.
– Я не согласен на ваши условия, – наконец ответил
он.
Аззи вздохнул:
– Жаль. Но послушайте, ко всем земным благам, которые я
пообещал вам, я могу добавить воплощение Вечной Женственности, тот идеал,
который на протяжении многих веков ищут, но не могут найти поэты, художники и
просто мечтатели, грезящие о возвышенной и тонкой красоте души и тела. Я имею в
виду не простую женщину, а несравненную Елену Троянскую
[30].
– Елена меня не интересует. У меня уже есть девушка.
– Но ей далеко до Елены Троянской!
– Я уже сказал вам, что эта женщина меня не интересует.
Аззи улыбнулся:
– Но вы даже не взглянули на нее. Посмотрите.
Сложив пальцы в какую-то замысловатую фигуру, демон взмахнул
рукой так, как это делают фокусники в цирке, и Фауст увидел, что кристально
чистый горный воздух прямо перед ним начинает мутнеть и сгущаться. Через
несколько секунд полупрозрачное туманное облако обрело очертания человеческой
фигуры. Перед ученым доктором появилась женщина в белой тунике, застегнутой на
одном плече; другое плечо было обнажено. Легкое одеяние не скрывало ни одной
линии ее тела, однако женщина ничуть не была смущена. Она стояла, гордо подняв
голову, глядя прямо перед собой. Фауст заметил, что глаза ее меняют свой цвет,
словно в них отражается само небо: секунду назад они были голубыми, но стоило
легкому облачку закрыть солнце – и они стали серыми, затем – чуть зеленоватыми,
как морские волны, и вновь голубыми. Ее стройная фигура была воплощением
классического образца женской красоты. В ней все было так гармонично, так
соразмерно, что казалось нелепым восхвалять каждую ее черту в отдельности:
скажем, ее тонкий и правильный профиль, ее брови, правильными дугами изогнутые
над нежно-розовыми веками, ее густые вьющиеся волосы, ее руки с тонкими, но
приятно округлыми запястьями, с длинными пальцами, ее высокую грудь, тонкую
талию, линию бедер, похожую на очертания греческой амфоры… Все эти похвалы ее
красоте были верными, но сама Елена не поддавалась описанию. Она была настолько
хороша, что любая поэтическая метафора казалась бы плоской и бесцветной в
сравнении с живой прелестью этой женщины. Она словно явилась из тех волшебных
снов, когда душе на миг приоткрывается божественный свет, и человек видит перед
собой воздушные, прекрасные образы… Но грезы обманчивы, они рассеиваются
быстрее, чем тает легкий утренний туман под лучами восходящего солнца; Елена же
была земною женщиной, существом из плоти и крови. Мелкие недостатки, которые,
присмотревшись внимательно, можно было бы обнаружить в ее фигуре, лишь
подчеркивали совершенство ее человеческого облика.
Фауст молча размышлял, глядя на Елену. Обладание ею обещало,
кроме ни с чем не сравнимого наслаждения, еще одну выгоду: оно давало повод
всем остальным мужчинам (за исключением женоненавистников, глубоких старцев и
вообще равнодушных к женской красоте) завидовать счастливцу самой черной
завистью. Поистине эта женщина была сказочным сокровищем, в сравнении с которым
даже богатства царя Соломона казались ничтожеством.
Однако у каждой медали имеется обратная сторона. Всякий, кто
обладает Еленой, в равной степени сам принадлежит ей. (Подумав еще немного,
ученый доктор решил, что, может быть, даже не в равной, а в большей степени.)
Он вынужден делить с нею свой жребий и состязаться с нею в славе. Это было бы
тем более трудно для него, Фауста: ведь Елена известна во всем мире благодаря
своему природному дару – красоте, а что мог противопоставить ее красоте
профессор алхимии? Свои научные труды? Книжную премудрость?.. Он неизбежно
проиграет подобное состязание. Да, войдет в историю, но люди будут помнить не о
самом Фаусте – великом маге и алхимике или, скажем, мудром правителе, а о
Фаусте – любовнике Елены. Даже если он не будет уступать своей подруге в
физическом совершенстве, все равно слава Елены затмит его собственные
достоинства. Парис, думал Фауст, был хорош собой и пользовался покровительством
богини любви, иначе ему вряд ли удалось бы увезти Елену от супруга Менелая к
себе в Трою. Но мало кто вспоминает сейчас о Парисе – все говорят о Елене,
которую похитил некий юноша, отдавший Афродите золотое яблоко с надписью:
«Прекраснейшей».
Рассуждая так, Фауст преодолевал дьявольское искушение.
Конечно, этот рыжий черт обещал ему весьма соблазнительные вещи, но слишком уж
непомерную цену по его, фаустовским, меркам он за них запросил. Фауст потому и
Фауст, что всегда остается самим собой, подумал ученый доктор. Он никогда не
станет послушной куклой в чьих бы то ни было руках – будь то руки женщины,
мужчины или демона.
Отвернувшись от Елены и задрав кверху подбородок, он быстро
произнес:
– Нет, нет! Я не возьму ее и не стану вам
служить! – и застыл в напряженной, неестественной позе, боясь повернуть
голову, чтобы не увидеть еще раз прекрасную Елену – ее красота слишком
волновала его.
