В тот вечер Арам был среди монахов в час общения. В это
время члены обоих орденов встречались друг с другом и пускались в богоугодные
беседы. Сэм там не присутствовал, не было и Така, ну а Яма и вовсе здесь не
появлялся.
Арам уселся за длинный стол в рефектории напротив нескольких
буддистских монахов. Некоторое время он поговорил с ними, обсуждая доктрину и
практику, касту и вероучение, погоду и текущие дела.
— Кажется странным, — сказал он чуть
погодя, — что ваш орден проник так далеко на юг и на запад.
— Мы — странствующий орден, — откликнулся монах, к
которому он обратился.
— Мы следуем ветру. Мы следуем своему сердцу.
— В земли, где проржавела почва, в сезон гроз? Может,
где-то здесь имело место какое-то откровение, которое могло бы расширить мои
представления о мире, узнай я о нем?
— Все мироздание — сплошное откровение, — сказал
монах. — Все меняется — и в то же время остается. День следует за ночью…
каждый день — иной, но все же — это день. Почти все в мире — иллюзия, однако
формы этой иллюзии следуют образцам, составляющим часть божественной
реальности.
— Да-да, — вмешался Арам. — В путях иллюзии и
реальности я многоопытен, но спрашивал-то я о том, не появлялось ли в округе
новых учителей, не возвращался ли кто из старых или, быть может, имела место
божественная манифестация, которая могла бы помочь пробуждению моей души.
С этими словами нищий смахнул со стола красного, размером с
ноготь большого пальца жука, который ползал рядом с ним, и занес над ним
сандалию, чтобы его раздавить.
— Молю, брат, не причиняй ему вреда, — вмешался
монах.
— Но их всюду множество, а Властелины Кармы утверждают,
что, во-первых, человек не может вернуться в мир насекомым, а во-вторых,
убийство насекомого не отягчает личной кармы.
— Тем не менее, — объяснил монах, — поскольку
вся жизнь едина, в этом монастыре принято следовать доктрине ахимсы и
воздерживаться от прерывания любого ее проявления.
— Но ведь, — возразил Арам, — Патанджали
утверждает, что правит намерение, а не деяние. Следовательно, если я убил
скорее с любовью, чем с ненавистью, то я словно бы и не убивал. Признаю, что в
данном случае все не так и, без сомнения, налицо злой умысел; стало быть, груз
вины падет на меня, убью я или нет, — из-за наличия намерения. Итак, я мог
бы раздавить его и не стать ничуть хуже — в соответствии с принципом ахимсы. Но
поскольку я здесь гость, я конечно же уважу местные обычаи и не совершу
подобного поступка.
И он отодвинул от жука свою ногу: тот не сдвинулся с места,
лишь чуть пошевеливая красными своими усиками.
— Воистину, вот настоящий ученый, — сказал монах
ордена Ратри.
Арам улыбнулся.
— Благодарю тебя, но ты неправ, — заявил
он. — Я лишь смиренный искатель истины, и при случае мне, бывало, выпадала
удача прислушиваться к умным речам. Если бы мне везло так и в дальнейшем! Если
бы неподалеку оказался какой-нибудь замечательный учитель или ученый, по
раскаленным углям пошел бы я к нему, чтобы сесть у его ног и выслушать его
слова или последовать его примеру. Если…
И он вдруг прервался, ибо все вокруг уставились на дверь у
него за спиной. Не оглядываясь, он молниеносно раздавил жука, что замер около
его руки. Две крохотные проволочки проткнули сломанный хитин его спинки, наружу
проступила грань крошечного кристаллика.
Тогда Арам обернулся, и его зеленый глаз, скользнув вдоль
рядов сидевших между ним и дверью монахов, уставился прямо на Яму; тот был
облачен во все алое — галифе, сапоги, рубаха, кушак, плащ и перчатки; голову
венчал кроваво-красный тюрбан.
— «Если»? — сказал Яма. — Ты сказал «если»?
Если бы какому-либо мудрецу или же божественной аватаре случилось оказаться
поблизости, ты бы хотел с ним познакомиться? Так ли ты сказал, чужак?
Нищий поднялся из-за стола и поклонился.
— Я — Арам, — заявил он, — странник и спутник
— каждому, кто ищет просветления.
Яма не поклонился в ответ.
— Зачем же ты перевернул собственное имя, Владыка
Иллюзий, когда лучше любого герольда оповещают о тебе твои слова и деяния?
Нищий пожал плечами.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Но губы его опять
искривила усмешка.
— Я тот, кто домогается Пути и Права, — добавил
он.
— Мне в это трудно поверить, ведь на моей памяти ты
предаешь уже тысячи лет.
— Ты говоришь об отпущенных богам сроках.
— Увы, ты прав. Ты грубо ошибся, Мара.
— В чем же?
— Тебе кажется, что дозволено будет тебе уйти отсюда
живым.
— Ну конечно, я предвижу, что так оно и будет.
— Не учитывая многочисленные несчастные случаи, которые
могут обрушиться в этом диком краю на одинокого путника.
— Уже много лет путешествую я в одиночку. И несчастные
случаи всегда были уделом других.
— Ты, наверное, считаешь, что даже если тело твое будет
здесь уничтожено, твой атман перенесется прочь, в где-то заранее заготовленное
другое тело. Уверен, кто-нибудь уже разобрался в моих заметках, и этот фокус
стал для вас возможным.
Брови нищего чуть нахмурились и сдвинулись на долю дюйма
теснее и ниже.
— Тебе невдомек, что сокрытые в этом здании силы делают
такой перенос невозможным.
Нищий вышел на середину комнаты.
— Яма, — воззвал он, — ты безумец, коли
собираешься сравнивать свои ничтожные после падения силы с мощью Сновидца.
— Может и так, Повелитель Мара, — ответил
Яма, — но слишком уж долго я дожидался этой возможности, чтобы откладывать
ее на потом. Помнишь мое обещание в Дезирате? Если ты хочешь продлить цепь
своих перерождений, у тебя нет другого выхода, тебе придется пройти через эту,
единственную здесь дверь, которую я преграждаю. Ничто за пределами этой комнаты
не в силах тебе ныне помочь.
И тогда Мара поднял вверх руки, и родилось пламя.
Все пылало. Языки пламени жадно лизали каменные стены,
деревянные столы, рясы монахов. Волны дыма пробегали по комнате. Яма стоял в
центре пожарища и не шевелился.
— Неужели ты не способен на большее? — спросил
он. — Твое пламя повсюду, но ничто не сгорает.
Мара хлопнул в ладоши, и пламя исчезло.
