— Тогда возьми мою руку, Так. Веди меня опять, как ты
делал однажды. Посмотрим на спящего Бодхисатву.
И он повел ее через двери, вниз по лестнице, в нижние покои.
Подземелье заливал свет, рожденный не факелами, а
генераторами Ямы. Водруженную на платформу кровать с трех сторон отгораживали
ширмы. За ширмами и драпировками скрывалась и большая часть механизмов.
Дежурившие в комнате монахи в шафрановых рясах бесшумно двигались по обширным
покоям. Яма, мастер из мастеров, стоял у кровати.
При их появлении кое-кто из вышколенных, невозмутимых
монахов не удержался от восклицаний. Так обернулся к женщине рядом с ним и
отступил на шаг, затаив дыхание.
Это была уже не раздобревшая матрона, с которой он только
что разговаривал. Вновь он стоял рядом с бессмертной Ночью, о которой написано
было: «Богиня переполнила обширное пространство — и в глубину, и в вышину.
Сияние ее развеяло мрак».
Он взглянул на нее и тут же закрыл глаза. Она все еще несла
на себе отпечаток своего далекого Облика.
— Богиня… — начал было он.
— К спящему, — прервала она. — Он шевелится..
И они подошли к ложу.
И тут перед ними открылась картина, которой суждено было в
будущем в виде фресок ожидать паломников в конце бесчисленных коридоров,
рельефом застыть на стенах храмов, живописно заполнить плафоны множества
дворцов: пробудился тот, кто был известен как Махасаматман, Калкин, Манжушри,
Сиддхартха, Татхагата, Победоносный, Майтрея, Просветленный, Будда и Сэм. Слева
от него была богиня Ночи, справа стояла Смерть; Так, обезьяна, скорчился в
изножьи кровати вечным комментарием к сосуществованию божественного и
животного.
А был явившийся в обычном, смуглом теле средних размеров и
возраста; черты его лица были правильны и невыразительны; когда он открыл
глаза, оказались они темными.
— Приветствую тебя, Князь Света, — так обратилась
к нему Ратри.
Глаза мигнули. Им никак не удавалось сфокусироваться. Все в
комнате замерли.
— Привет тебе, Махасаматман — Будда! — сказал Яма.
Глаза глядели прямо перед собой — не видя.
— Привет, Сэм, — сказал Так.
Лоб чуть наморщился, глаза, покосившись, уставились на Така,
перебежали на остальных.
— Где?.. — спросил он шепотом.
— В моем монастыре, — ответила Ратри. Безучастно
взирал он на ее красоту.
Затем он сомкнул веки и изо всех сил зажмурился, вокруг глаз
разбежались морщинки. Гримаса страдания превратила его рот в лук, зубы, крепко
стиснутые зубы, в стрелы.
— Вправду ли ты тот, чье имя мы произнесли? —
спросил Яма.
Он не отвечал.
— Не ты ли до последнего сражался с армией небес на
берегах Ведры?
Рот расслабился.
— Не ты ли любил богиню Смерти?
Глаза мигнули. На губах промелькнула слабая усмешка.
— Это он, — сказал Яма; затем: — Кто ты,
человечек?
— Я? Я ничто, — ответил тот. — Может быть,
листок, подхваченный водоворотом. Перышко на ветру.
— Хуже некуда, — прокомментировал Яма, — ибо
в мире предостаточно листьев и перьев, и мне не стоило работать так долго лишь
ради того, чтобы преумножить их число. Мне нужен был человек, способный
продолжить войну, прерванную из-за его отсутствия, могучий человек, способный
пойти наперекор воле богов. Мне казалось, что ты таков.
— Я, — и он опять покосился, — Сэм. Я — Сэм.
Однажды — давным-давно… я сражался, не так ли? И не раз…
— Ты был Махатмой Сэмом, Буддой. Помнишь?
— Может и был…
В глазах у него медленно разгоралось пламя.
— Да, — подтвердил он. — Да, был. Смиреннейший
из гордых, гордец среди смиренных. И я сражался. Учил Пути… какое-то время.
Опять сражался, опять учил, прошел через политику, магию, яд… Дал великую
битву, столь ужасную, что солнце отвратило от бойни свой лик — от месива людей
и богов, зверей и демонов, духов земли и воздуха, огня и воды, ящеров и
лошадей, мечей и колесниц…
— И ты проиграл, — прервал его Яма.
— Да, проиграл. Но некоторое впечатление мы все-таки
произвели, не так ли? Ты, бог смерти, был моим колесничим. Да, все это
возвращается сейчас ко мне. Нас взяли в плен, и Властители Кармы стали нашими
судьями. Ты ускользнул от них — Путем Черного Колеса. Я же не мог.
— Так все и было. Твое прошлое явственно легло перед
ними. Тебя судили. — Яма поглядел на монахов (склонив головы, они сидели
теперь прямо на полу) и понизил голос: — Дать тебе умереть подлинной смертью
означало превратить тебя в мученика. Дозволить тебе разгуливать по миру — в
какой бы то ни было форме — значило оставить открытой дверь для твоего
возвращения. И вот так же, как и ты позаимствовал свое учение у Гаутамы из
иного места и времени, так и они позаимствовали оттуда же рассказ о том, как
окончил он свои дни среди людей. Тебя осудили и признали достойным нирваны.
Твой атман был перенесен не в другое тело, а в огромное магнитное поле, что
окружает нашу планету. Минуло более полувека. Ныне официально ты — аватара
Вишну, чье учение было неправильно истолковано некоторыми из наиболее рьяных
твоих последователей. Лично же ты продолжал существовать лишь в форме
самосохраняющейся системы магнитных волн разной длины, которую мне и удалось
уловить.
Сэм закрыл глаза.
— И ты посмел вернуть меня назад?
— Да, это так.
— Я все время осознавал свое положение.
— Я подозревал об этом.
Глаза его, вспыхнув, широко открылись.
— И тем не менее ты посмел отозвать меня оттуда?
— Да.
Сэм опустил голову.
— По справедливости зовешься ты богом смерти,
Яма-Дхарма. Ты отобрал у меня запредельный опыт. Ты разбил о черный камень
своей воли то, что вне понимания, вне великолепия, доступных смертным. Почему
ты не мог оставить меня, как я был, в океане бытия?
— Потому что мир нуждается в тебе, в твоем смирении, в
твоем благочестии, в твоем великом учении, в твоем маккиавельском хитроумии.
