— Брось ты, Сашка. Телефон всегда в твоем распоряжении.
— Можно еще звонок?… Маме.
— Ноу проблем, — ответил Володя, сел и закурил. На Сашку посмотрел пристально… догадался о чем-то. — Ноу проблем, звони сколько нужно.
Гудок-девятка-гудок… мамин голос. И комок в горле. И не выговорить ни слова. Володя сосредоточенно уставился в какой-то график.
— Алло, говорите… алло…
Сашка судорожно сглотнул. Он испугался, что сейчас мама положит трубку. Она пожмет плечами, скажет: перезвоните, и положит трубку на аппарат.
— Саша, — сказала мама тихо. — Сашенька, это ты?
— Здравствуй, ма… это я.
— Как твое здоровье, сынок?
— У меня все хорошо, мам… все отлично. А как ты?
— Хорошо, Саша… тебе хватает там еды? Мамин голос звучал по-другому, не так как раньше… В этом виноват ты. Те шестнадцать мальчишек, что сидят сейчас в камере, попали туда по вине своих непутевых родителей… Твои мать и отец ни в чем перед тобой не виноваты… за что же мучаются они сейчас? Для того ли тебя родили и воспитывали, чтобы вместо жизни нормального советского инженера ты выбрал карьеру опера? Сколько ночей мать не спала, когда ты не приходил со службы? Почему в пятьдесят лет отец пережил инфаркт?… Потому, что ты рвался самоутверждаться, тешить свои амбиции. Ну и как — самоутвердился?… Но… так сложились обстоятельства… Хоть теперь-то не лги. Ты же знаешь, что обстоятельства создают люди. Каждый получает то, что ему положено получить.
— Спасибо, ма. Хватает… здесь нормально кормят.
У-бей мен-та! У-бей мен-та! — бушевали трибуны в заснеженном прогулочном дворике, а полковник Тихорецкий шептал: Сгниешь в тюрьме. Ослепительно сверкал снег в луче прожектора. Тюремный опер Володька Петренко деликатно изучал какой-то график. В трубке цвета слоновой кости звучал мамин голос:
— Скоро Новый год, сынок. Что тебе принести?
— Спасибо, ма… Я еще позвоню до Нового года. У меня теперь есть такая возможность. Я буду каждый день звонить. Как там отец?
— Папа, — сказала мать, — немного приболел.
Она замолчала, и Зверев понял, что приболел отец не немного. И мама лжет сейчас, не хочет его расстраивать. От этого стало еще паскудней на душе… или что там вместо души у БС? БС смешался, скомкал разговор и попрощался, сказав, что сейчас не очень удобный момент для разговора… Завтра, ма, я позвоню.
— Ну, как дела дома? — спросил Володька.
— Спасибо, ничего. Отец вот только приболел.
Посидели, покурили. Разговор не клеился. Статичные, грубо раскрашенные фигурки гладиаторов жирно поблескивали в свете настольной лампы. Снег за окном сменился дождем… скоро Новый год!
— Что я могу для тебя сделать, Саша? — спросил Петренко.
— Да в общем-то ничего особенного мне не надо, — пожал плечами Сашка. — А вот скажи-ка, Володя, что нужно тюрьме?
— В каком смысле?
— Во всех смыслах, — ответил Зверев. — Хочу понять, какие проблемы есть в нашем замечательном доме и что я лично смогу здесь сделать?
— А тебе зачем? — озадаченно спросил Владимир.
— Хочу быть полезным нашему общему делу, — усмехнулся Зверев.
— Чего это ты так тюрьму полюбил?
Тюрьму Александр Зверев, разумеется, не полюбил. Ни один узник не может полюбить свою темницу. Просто он здраво рассудил, что отбывать срок (какой бы продолжительности он ни был) легче будет здесь, в родном городе, нежели в далеком Нижнем Тагиле. А для того, чтобы надежно закрепиться здесь, необходимо стать полезным… Вот и вся любовь!
Проблем у детской тюрьмы оказалось полно. Большую часть из них силами Лысого и Зверева решить, конечно, невозможно. Но кое-что все-таки они сделали еще до Нового года. Тридцатого декабря два наших добрых Деда Мороза подарили СИЗО десять цветных телевизоров и бильярд. Начальник изолятора пожал каждому руку, поблагодарил. И телевизоры, и бильярд пришли как спонсорская помощь от тех фирм, которые крышевала команда Виталия. Так подельники уложили первый камень в фундамент того здания, что Зверев сконструировал еще в Крестах… Он еще не знает, что в один прекрасный день это здание рухнет. А пока он испытывает чувство некоторого удовлетворения от сделанного дела, смотрит в своей камере новенький телевизор и обдумывает очередные шаги.
Шестнадцать малолетних убийц тоже смотрят телевизор, обильно наполненный предновогодней эстрадно-развлекательной тошнотиной. В отличие от Зверева, им нравится… Что ж до уровня полуграмотных деток-токсикоманов ТВ уже сумело дорасти. За те несколько дней что Сашка провел в камере, он немного присмотрелся к своим подопечным. Ему и раньше нередко доводилось сталкиваться с малолетками. Но в условиях хронического цейтнота присмотреться как следует было некогда. А в тюрьме времени много.
За несколько дней счастливый мир тюремного детства раскрылся перед ним, подобный выгребной яме. Уродливый, убогий, противоестественный мир. Почти все пацаны сталкивались с законом не впервые. Большинство имели судимости. Кто с условным сроком, кто с реальным. В глазах и повадках семнадцатилетних мальчишек Зверев не раз замечал ЗЭКОВСКОЕ: настороженность, недоверие, готовность к агрессии или к отражению ее. Впрочем, слова не передают всех нюансов… это надо увидеть и понять. Испытать на своей шкуре. Посидеть в ШИЗО, прогуляться по этапу. Ощутить СРОК, народным судом отмеренный… тогда поймешь.
Между тем приближался Новый год. Девяносто второй. Олимпийский. Високосный. Ваучерный. Инфляционный. Ларечно-рояльный. Похмельный.
С Новым годом, дорогие россияне! Вот вы и в «Хопре».
— С Новым годом! — сказал, поднимая кружку с водкой, Виталий Мальцев. Он улыбнулся через силу. Сегодня, первого января, Катюше могло бы исполниться двенадцать лет… но не исполнилось. И не исполнится никогда. Он выпил и подумал, что Лиза, наверно, уже пьяна. После смерти дочери она стала выпивать. Пока Виталий был на воле, он пытался влиять на этот процесс. Из тюрьмы влиять было невозможно.
— С Новым годом, Андрюша! С Новым годом, Сашенька! — сказала Ирина Ивановна Зверева. Она по очереди чокнулась с двумя хрустальными фужерами. Расплескала сухое вино по накрахмаленной белой скатерти. Всхлипнула. Обессиленно опустилась на стул… зарыдала. Впервые за много лет она встречала Новый год одна — без мужа и сына. На скатерти расплывалось пятно.
— Ну, с Новым годом, товарищ полковник! — сказал Павел Сергеевич Тихорецкий. Высокий представительный мужчина в полковничьем кителе, с наградами на груди, посмотрел на него из серебряной глубины зеркала и ответил: И вас также, товарищ полковник. Тихорецкий выпил большой фужер коньяку и тяжело опустился на стул, — ноги уже не держали, праздновать Паша начал в восьмом часу вечера… он опустился на стул, хотел позвать Настю. Потом вдруг вспомнил, что сучка ушла встречать Новый год в какую-то компанию. Одна… отношения между супругами в последнее время совсем испортились. Он снова налил себе коньяку.
