— А это что? — спросил прапорщик, с недоумением рассматривая том Стругацких — «Жук в муравейнике».
— Книга, — ответил Зверев.
— Зачем? — спросил прапорщик.
— Чтобы читать, — ответил Зверев.
— Не положено.
— Почему?
— А потому, Зверев, — сказал, ухмыляясь, опер ОРБ, — что читать тебе незачем. Тебе сейчас нужно усиленно думать о будущем.
Прапора ИВС совсем не интересовало, о чем будет думать Зверев.
— Не положено, — сказал он. — Горючий материал. Вдруг ты нам пожар устроишь? Вот поедешь в Кресты — вернем…
Сашку провели в камеру. Здесь было пусто, холодно и орал динамик под потолком. В дежурке у прапоров было всего две кассеты — одна с песнями Ротару С., другая — Пугачевой А. Их крутили безостановочно! Через двое суток Звереву хотелось лезть на стену… Насладиться тишиной можно было только в прогулочном дворике. Четырехугольный колодец, обшитый листами жести, находился на первом этаже… квадрат серого неба высоко над головой казался ненаписанным холстом. Если сыщется когда-нибудь художник, который возьмется за этот холст, — что он напишет?
…Двое суток Александр Зверев слушал Пугачеву и Ротару. А потом его этапировали в Кресты. ЗИЛ с глухим, без окон, фургоном перенес Сашку через Литейный мост, повернул направо и, проехав еще несколько сот метров, остановился у тюремных ворот. Эй, хозяин, принимай!
Автозак въехал в шлюз. Электромотор закрыл за ним наружные ворота. Вот ты и в Крестах… Добро пожаловать.
Кресты — старинная тюрьма, Зверев попал в нее почти в столетний ее юбилей: первые узники поселились в двухместных камерах в 1892 году. Тюрьма строилась восемь лет. И по сей день она остается крупнейшей в Европе. Достижение, блин! Есть, ребята, чем гордиться…
А если повесить мемориальные доски в память тех знаменитостей, что здесь сидели? О, какие имена! Гумилев, Заболоцкий, самый известный советский киношпион Георгий Жженов… и настоящий шпион Павел Судоплатов. И еще много-много звезд разной величины.
Теперь в Кресты можно сходить на экскурсию. Заплатил полтинник — стоимость бутылки водки — и иди. Тюрьму по-настоящему ты не увидишь, дух ее не поймешь, но потом сможешь выгребываться: а че Кресты? Плавали, знаем… подумаешь, бля, Кресты!
Автозак въехал в шлюз. Наружные ворота закрылись, после этого открылись внутренние. Рыкнув двигателем, выплюнув струю сизого дыма, ЗИЛ с фургоном вкатился на территорию ИЗ-45/1. Машина остановилась у темно-коричневого корпуса, и двое конвоиров начали по одному выпускать спецконтингент из стального чрева. Зверев выпрыгнул на землю одним из первых. В руках у него была объемистая спортивная сумка: ночью, после задержания, ее привезла мать… Звереву позволили позвонить домой — он позвонил, обрадовал маму. Ночью же, на такси, она привезла в ИВС на Каляева сумку, набитую вещами, сигаретами, продуктами.
С сумкой в руках Зверев прошел, куда показали. На двух столах проводился досмотр вещей вновь поступившего спецконтингента. За одним столом шмон проводил прапорщик, за другим — шнырь
[19]
.
— Не много ли у тебя добра, кореш? — спросил шнырь, щуря хитрые глазки. Он уже нацелился потрошить сумку.
— В самый раз, — ответил Сашка и сунул ему две пачки «Винстона». — Не надо рыться-то… криминала у меня нет.
Сигареты мгновенно исчезли в кармане шныря, досмотр на этом кончился. Спустя полчаса Зверев стоял возле двери камеры N 293. К тому багажу, что он привез с собой, добавились казенное белье и матрац. В открытой кормушке звучали голоса его соседей, контролер звенел ключами, по мрачному тюремному коридору плыл гул… все было знакомо и незнакомо одновременно. За годы работы в розыске оперуполномоченный Зверев побывал в Крестах сотни раз. И не только в Крестах… Сашка стоял на галерее второго этажа, слушал знакомый гул. Теперь он воспринимался по-другому. Контролер звенел ключами, бубнили голоса за дверью камеры два-девять-три… ну, за успехи по вымогалову!
Дверь открылась.
— Заходи, — сказал контролер. — Уснул, что ли?
— Куда? — закричали голоса из сводчатого помещения камеры. — Куда на хер? И так уже дышать нечем. Нас тут аж восемь рыл.
Сашка смотрел в проем, наполненный людьми, глазами, шконками.
— Заходи, Зверев, — повторил контролер. Сашка сделал два шага вперед. Дверь за ним захлопнулась, голоса враз смолкли. Восемь пар глаз смотрели на него из глубины ментовской хаты.
— Сука! — сказал полковник. — Сука. Ты спала с ним.
Настя презрительно сощурила глаза. Тихорецкому было хорошо знакомо это выражение. Он влепил жене пощечину — голова мотнулась, не прикуренная сигарета упала в тарелку. Пал Сергеич тихонько матюгнулся. Бить-то ее, суку, пожалуй что и нельзя: хрен его знает, что там в мозгах после этой… как ее?… дуральной гематомы. Докторишки говорили: возможны последствия.
— Да, спала. Я спала с ним, Пашенька, — сказала Настя с улыбкой и взяла другую сигарету. Щелкнула зажигалкой.
Мне плевать, спала ты с ним или нет… мне плевать на это. Где бабки? Голубоватый дымок плыл по кухне. По уютной кухне, где мирно ужинает семейная пара. Уважаемые люди, полезные члены нашего демократического общества. Первый заместитель начальника ГУВД и народный судья. Ради Насти майор Тихорецкий восемь лет назад бросил семью. А тогда на эти вещи смотрели по-другому. Советскому человеку, офицеру милиции, коммунисту такие фортели не к лицу… Но Паша плюнул на все и поступил как мужик. С тех пор утекло много воды.
— А ведь он чуть не убил тебя, Настя.
— Это не он, Пашенька, — ответила Настя почти ласково, но глаза смотрели с прежним упрямо-презрительным прищуром. Павел Сергеевич налил себе водки… Влепить бы этой суке пощечину! Влепить так, чтобы свалилась с табуретки. А потом поставить раком и драть. Драть, как блядь дешевую, сучку вокзальную… Полковник выпил водку, рукой взял маленький маринованный хрустящий огурчик, но закусывать не стал, положил обратно.
— Давай по-серьезному, Настя. В прокуратуре ты можешь лепить, что хочешь. Я читал твои показания: неизвестный… ниже среднего… черное пальто… Следаку что? Ты сказала, он записал… Но я же опер, Настя! Не самый хуевый, кстати… — Она усмехнулась. — Я провел свою проверочку. Соседка с первого этажа видела другого мужчину. По всем приметам — Зверев! Ну?
Столбик пепла упал с Настиной сигареты, рассыпался прахом по ломтику нежнейшей лососины. Под глазами у Насти лежали глубокие тени, левая щека покраснела… Ну, сука, где бабки? Где сто пятьдесят тонн зелени, взятых у Джабраилова?
— Он же хотел тебя убить, Настя. Из-за денег! Ты понимаешь это?
Тихорецкая молчала, стелился голубоватый дымок. В темноте за окном летел невидимый пушистый снег. Полковник милиции, первый заместитель начальника ГУВД смотрел сочувственно, внимательно. Он давил в себе сильное искушение ударить эту блудливую суку… Если она даст показания, что ее пытался убить именно капитан Зверев, деньги наверняка удастся вернуть. С таким козырем в руках Тихорецкий обязательно сумеет прижать его как надо… Но она не даст. Павел Сергеевич это уже понял.
