В квартире они, конечно, не усидели — выскочили на улицу погулять, проветриться, посмотреть на веселящихся от всей души шведов… В общем, и у Андрея, и у Екатерины давно уже не было такого настоящего праздника… Наверное, они оба его заслужили, наверное, они оба его выстрадали.
Почти весь первый день Нового года Катя и Андрей проспали, а под вечер, проснувшись — оба не выразили ни малейшего желания отходить от кровати далеко и надолго. У них начался какой-то эротический «запой» — двое суток пролетели мгновенно… Обнорский и Званцева ласкали друг друга всеми возможными способами до полной одури, а когда силы исчерпывались — говорили, говорили, говорили… О чем? Да трудно даже объяснить, о чем — о жизни, если коротко… Обо всем сразу они говорили — и об эпизодах из собственных биографий, и о книгах, и о проблемах кинематографа, и о журналистике, и о современном бизнесе, и даже о политике… По какому-то политическому вопросу они даже начали чуть ли не всерьез спорить (речь, кажется, зашла об отстаивании стратегических интересов России на международной арене), и спор этот стал весьма эмоциональным. Слава Богу, у обоих хватило чувства юмора для оценки комичности ситуации — лежат в постели, голый мужчина и голая женщина обнимаются, гладят друг друга и спорят о политике… Анекдот, да и только — с русской спецификой.
Эти двое суток, в течение которых Катя и Андрей почти не размыкали объятий, очень много дали и ей, и ему… Катерина и Обнорский стали намного ближе, намного «роднее», если так можно выразиться… Они словно врастали друг в друга — и процесс этот был бесконечно приятен для обоих… Лишь вечером третьего января они выбрались из квартиры на большую прогулку — но и на улице Катерина и Андрей продолжали обниматься, словно школьники…
Они шли по Свеавэген
[33]
, размышляя, в какой бы ресторанчик зайти поужинать, как вдруг Обнорский почувствовал необъяснимую тревогу — была у Андрея такая особенность, иногда он мог ощущать опасность «кожей», воспринимать враждебный взгляд, даже если он был направлен в спину… Способность к такому восприятию обострялась обычно тогда, когда Серегин пребывал в состоянии сильного нервного или эмоционального возбуждения… В данном случае, наверное, Андрею помог эмоциональный запал «эротического запоя»… Да, в общем, неважно, что именно ему помогло — важно то, что, ощутив вдруг тревогу, Серегин быстро обернулся и столкнулся глазами с рослым парнем в черной кожаной куртке, стрижка и уши которого навевали очень неприятные ассоциации с родимой российской «братвой».
Андрею лицо стриженого было абсолютно незнакомо — а Обнорский обладал очень хорошей памятью на лица… Парень в кожанке, кстати, смотрел не столько на Серегина, сколько на Катерину, и во взгляде его легко читалось удивление… Андрей быстро отвел глаза от лица стриженого и с самым беззаботным видом наклонился к Катиному уху:
— Катюша, только спокойно… Незаметно и естественно оглянись — метрах в пяти позади нас рослый стриженый парень в черной кожаной куртке, сильно на «братка» смахивает… Приглядись — не твой ли знакомец… Уж больно конкретно он на тебя вылупился.
Катя вздрогнула, напряглась, но поняла Обнорского с полуслова — продолжая улыбаться, она затеяла шутливую борьбу с Серегиным, якобы уворачиваясь от его губ, и развернулась вполоборота…
— Ну? — шепотом спросил Андрей. — Видишь его? Стриженный, высокий, с ломаными ушами и широким носом… Черная короткая кожанка.
Катя нервно передернула плечами:
— Нет… Я не вижу такого… Такого здесь нет…
Андрей обхватил Катерину за талию и, якобы продолжая шутливую возню, поменялся с ней местами — как в танце… Стриженный действительно исчез, он словно растворился в человеческом потоке.
— Может, тебе показалось? — дернула его за рукав куртки Катя.
— Может, — сквозь зубы ответил Обнорский. — Может, и показалось… А может, и нет… Блин-монтана, здесь же русских полно! А из россиян — половина наших, питерских…
Андрей был прав — где-то с 1993 года количество русских, посещавших по разным поводам Швецию, неуклонно росло — система такс-фри выдала беспристрастную статистику: российские покупатели среди всех иностранцев в стокгольмских магазинах вышли на почетное третье место… Не представило особой сложности понять, какие именно категории российских граждан могли позволить себе большие покупки в Стокгольме — это были либо бизнесмены, либо «братаны», либо люди, связанные с первыми или вторыми… Катя и Андрей слышали русскую речь на улицах Стокгольма часто, но до сих пор они как-то не думали, что могут случайно столкнуться со знакомыми, в том числе и не с самыми приятными знакомыми… Срабатывал стереотип, оставшийся еще от советских времен — если ты в Швеции, то, стало быть, оторвался полностью от России и от всех оставшихся в ней проблем… А ведь — на самом-то деле — расстояние между Петербургом и Стокгольмом совсем небольшое, да и визу туристическую получить не так уж сложно…
Обнорский, ругая себя мысленно последними словами за утрату бдительности и осторожности, подхватив Катю под локоть и потащил ее к лестнице, выводившей на Мальмшильнадесгаттен — улицу, на которой традиционно собирались стокгольмские проститутки.
Пропетляв по переулкам, они в конце концов выскочили на набережную напротив Драматического театра и перевели дух. Тревога Андрея передалась и Кате — ей не понадобилось ничего специально объяснять, она и сама прекрасно понимала, чем может обернуться случайная встреча с кем-нибудь, кого она хорошо знала по своей прежней питерской жизни.
— Ладно, — сказал Обнорский, закуривая сигарету и продолжая автоматически незаметно оглядываться. — Не будем впадать в панику… Вполне возможно, что этот стриженный — совсем даже и не русский… А то, что он на тебя смотрел во все глаза, так ты ведь у нас девушка видная, многим приятно хотя бы «глаз похарчить»… Вариантов много — этот мужик, в конце концов, мог и сам обознаться, принять тебя за кого-нибудь.
Андрею хотелось успокоить Катю, поэтому он говорил не совсем искренне. На самом деле Серегин хорошо запомнил взгляд стриженного — так не смотрят на внезапно приглянувшуюся незнакомую женщину… Враждебный был взгляд у парня в кожанке, откровенно враждебный и удивленный…
Серегин подробно (насколько мог) описал стриженного — но Катерина по словесному портрету не опознала его. Вернее, она сказала, что описание подходит сразу к нескольким «браткам», с которыми ей приходилось сталкиваться — уж больно «типажной» была внешность незнакомца со Свеавэген.
Андрей вздохнул, обнял Катерину, а она, спрятав лицо у него на груди, вдруг сказала глухо с тоской:
— Я не хочу… Я не хочу всю жизнь прятаться и убегать… Я не хочу, чтобы так было всю жизнь, не хочу, не хочу, не хочу!
Серегин погладил ее по голове и снова вздохнул. Что тут было сказать? До тех пор, пока Антибиотик будет живым да здоровым и на свободе — Катерина нигде не может чувствовать себя в полной безопасности. Нигде. И она сама это хорошо понимала…
