— Здравствуй, Андрей…
— Здравствуй, Катя…
Какое-то время они молчали, не зная, что сказать друг другу, но потом Катерина спохватилась — она находилась в Стокгольме все-таки дольше, чем Серегин, поэтому и в городе ориентировалась, конечно, получше. И вообще, была как бы хозяйкой, встретившей гостя.
— Ты не голоден? Может быть, поужинаешь? Я знаю тут неподалеку один очень приличный итальянский ресторан — «Капри» называется…
— Нет-нет, спасибо, — поблагодарил Андрей за заботу. — Ларс нас так накормил, что ничего уже не полезет — разве что чашка кофе… Давай где-нибудь кофе попьем, чтобы на улице не стоять.
— Давай, — кивнула Катя. — В том же «Капри» кофе делают очень вкусный…
Она взяла Обнорского под руку и повела по Нибругаттен — улице, лучом отходившей от Королевской Драмы. Идти, оказалось, нужно было совсем недалеко, поэтому по дороге они вообще не успели ни о чем поговорить — только-только Андрей собрался с духом и открыл рот, чтобы начать задавать прямые вопросы на волновавшую его тему, как Катя сказала:
— Вот мы и пришли…
Ресторанчик и впрямь оказался очень уютным — он был стилизован под грот, и работали в нем самые настоящие итальянцы, они почему-то очень обрадовались, когда поняли, что Катя и Андрей — русские. Может быть, в этом заведении любили «оттягиваться» богатые туристы из России?
Когда подали кофе, Обнорский кашлянул и, решив, что пора все-таки как-то прояснить обстановку, сказал:
— Катя…
— Подожди, Андрей, — перебила она, легонько дотронувшись прохладными пальцами до его левого запястья, — Я… Я хотела поговорить с тобой, объяснить тебе…
Серегин молча достал сигарету из пачки, закурил и откинулся на стуле, ожидая продолжения.
Катя нервно поправила прядь волос, порывисто вздохнула, потом покачала головой и взяла в руки чашку с кофе — но, не сделав ни глотка, поставила ее обратно на блюдце. Обнорский ждал, не говоря ни слова, и непроизвольно сжимал в кулак пальцы левой руки…
— Андрей, — наконец смогла выговорить она. — Давай объяснимся… Я хочу расставить точки над «i», чтобы не обманывать ни тебя, ни себя…
— Точки над «е», — сказал вдруг Серегин, выпустив струю дыма в потолок.
— Что? — вздрогнула Катя, сбитая с мысли.
— Точки над «е», — пояснил Обнорский. — В русском языке точки над «и» не ставятся.
У Андрея все внутри дрожало, но он говорил внешне спокойно и даже насмешливо — может быть, Серегин просто хотел оттянуть момент, когда ему придется услышать то, чего слышать совсем не хотелось…
— Над «е»? — недоуменно переспросила Катерина и тут же кивнула. — Пусть над «е», не в этом дело… Андрей… Я… Я все помню, что между нами случилось в Петербурге… Я… очень благодарна тебе за все… Но… Я хочу тебе объяснить… Тогда, в доме на Московском проспекте — у меня был просто нервный срыв, и я… У меня нет привычки ложиться в постель с мужчинами, которых я почти не знаю… Я прошу тебя — давай забудем, что тогда произошло, и останемся просто друзьями…
— Друзьями? — насмешливо переспросил Серегин. — После того, как забудем все, что было в доме на Московском? Это тонко, Екатерина Дмитриевна, это — высокая драма…
— Андрей! — голос Катерины подозрительно зазвенел, так что даже итальянец-официант встревожено обернулся. — Не надо ерничать, прошу тебя… Если тебя не устраивает слово «друзья», давай будем просто — ну, я не знаю — партнерами…
— Так партнеры — это как раз, когда в койке, — не унимался Обнорский, — «Голубые» еще друг друга партнерами называют…
На самом деле Андрею было совсем не смешно, но была у него такая дурацкая черта — когда он нервничал, то становился настоящей «язвой».
Катя вздохнула и опустила глаза в чашку. Обнорский понял, что немного «перебрал», и сказал уже нормальным тоном, безо всякой насмешки:
— Я, Катя, может быть, только внешне на идиота похож, а на самом-то деле все понимаю… Скажи прямо — просто я не понравился тебе, как мужик, ну, я не знаю — рылом не вышел, или в койке тебе со мной плохо было…
— Нет! — может быть, чуть более горячо, чем следовало, ответила Катя, залилась легким румянцем и тут же поправилась: — Не в этом дело… Я… Я попробую тебе объяснить… Пойми, пять месяцев всего прошло, как я… Как я потеряла очень… близких мне людей… И они… погибли, защищая меня, и… Я вообще потом не хотела жить… Мне казалось, что все уже кончилось, что больше никогда ничего не будет… Я хотела только одного — стереть с лица земли Палыча, эту гадину, этого паука ядовитого… Это было моей единственной целью, она давала мне силы… А потом вдруг появился ты, словно с неба свалился… Я растерялась… Пойми — погибло столько людей… Сережа погиб… Олег… Кораблева убили тоже из-за меня… И я не могу, слышишь, не могу просто взять и плюнуть на их память… Это было бы просто подло… Поэтому — давай не будем возвращаться к тому, что было на Московском… Я… Андрей… Ты говорил, что у тебя есть какие-то мысли по Виктору Палычу, по тому, как разобраться с ним… Тем более, что у тебя и самого есть к нему личные счеты… Давай займемся этой проблемой… Я прошу тебя… Катерина окончательно смешалась и закрыла глаза рукой. Казалось, она с трудом сдерживает слезы.
Обнорский молча смотрел на Званцеву. Когда она только начала свой монолог, Андрея словно ледяным потоком окатило, но потом… Была в характере Серегина одна особенность — в критические минуты он умел концентрироваться, у него включалось «шестое чувство», он начинал воспринимать все быстрее и глубже, чем обычно… Вот и сейчас — Обнорский понял, точнее не понял, а ощутил, что вовсе не безразличен и не неприятен Катерине… Просто ее мучила совесть, комплекс вины перед теми, кого она любила когда-то и кто ушел навсегда. Андрей не был законченным циником и жлобом, он понимал, почему Катя отталкивает его — но «понять», это далеко не всегда означает «принять». Обнорский не собирался сдаваться и терять серьезно задевшую его по сердцу женщину из-за одного только уважения перед памятью погибших.
Серегин тоже видел в своей жизни много смертей и знал, что означает потеря дорогих людей. Но при этом он был уверен в одном: мертвым — память и покой, а живые должны продолжать жить… А жить одной только памятью — нельзя, иначе мир мертвых может затянуть к себе живого…
Однако ничего этого объяснять Катерине Серегин пока не стал — счел, что место не слишком подходящее — людно было вокруг… Обнорский кивнул и сделал вид, что согласился со всем, что высказала Катя:
— Ну что же… Хорошо… Давай займемся нашими делами с Палычем… Только у меня есть предложение — перебраться отсюда к тебе в квартиру. Разговор-то у нас будет очень деликатный, да и долгий… И записывать мне кое-что придется… Все-таки ресторан — это не самое лучшее для этого место… А на улице — холодно уже, все-таки декабрь на дворе, не май… Как мое предложение? Принимается?
Катя посмотрела на Андрея как-то странно — в ее взгляде странным образом сплелась нелогичная досада на то, что Обнорский слишком быстро с ней согласился, и обеспокоенность — не станет ли он к ней приставать, когда они окажутся наедине… Ох, женщины, женщины… Замечательные вы создания…
