– Прошу простить отсутствие прислуги, – усмехнулся Третьяков-старший, когда гости расселись.
– А мы ведь вам предлагали полный штат исключительно за наш счет! – тут же с веселой укоризной напомнил Шульце.
Борис Игоревич вежливо наклонил голову:
– Благодарю, боюсь, что это обошлось бы дороже, чем свободный найм, которым я скоро займусь.
Шульце ответил не менее вежливым поклоном, но на миг его рыбьи глаза вдруг сделались глазами хищника.
– Наш сын Денис, – весело сказала Валерия Вадимовна, – как раз и поработает прислугой сегодняшний вечер.
Спасибо, мамочка.
Впрочем, Денис ничего не имел против на самом деле. Это было даже забавно. Когда он наполнял вином бокал жены градоначальника, та заметила с улыбкой:
– Не ожидала, что в империи детей готовят к роли официантов. Мне казалось, что у вас это одна из позорных профессий!
– Прислуживать за столом даме – значит быть не официантом, а всего лишь мужчиной, сударыня, – негромко, но отчетливо сказал Денис. Наступила изумленная тишина. – Прислуживать же гостям дома – всего лишь быть вежливым человеком. Что из этого является позором в ваших глазах?
Лючия Францевна покраснела и неестественно громко засмеялась:
– О, так он умеет разговаривать!
– Только когда надо прояснить ситуацию непонятливым, сударыня, – чуть поклонился Денис.
За столом дружно и искренне засмеялись. Все, даже муж Безгиной, который уже успел «пригубить» полбокала.
– Вино из нашего «Высшего вкуса», – заметил Пахомов. – Дороговато даже для меня.
– Мы редко пьем, Алексей Антонович, – ответил Третьяков-старший. – Но для гостей все самое лучшее. Кстати, – он поднялся, – предлагаю тост. За присутствующих здесь дам.
Этот тост выпили стоя и при общем молчаливом одобрении. Денис опять застыл у стола, как статуя. Внутренне он посмеивался; ему, пожалуй, нравилось играть эту роль. Поймав на миг взгляд отца, он уловил одобрение и предупреждение: «Так держать – но не переиграй!»
Потом – после короткой еды с восхвалением – кажется, тоже искренним – кулинарных умений Валерии Вадимовны – началось то, что в Петрограде называлось «треп», а в Верном – «трындеж». То есть разговор всех и обо всем, не имеющий при этом ни малейшего смысла. Денис немного удивился. Обычно взрослые этим не занимались. Они за столом или вспоминали прошлое, или шутили, или пели, или вели серьезные разговоры о серьезных вещах. Здесь же… Видимо, все эти слова о погоде и природе были чем-то вроде дани местному этикету. Но даже за этим бездельным разговором Денис вдруг ощутил, что все гости сейчас как будто идут по темному коридору, напичканному ловушками, прощупывая и проверяя каждый шаг.
При этом старшие Третьяковы не стремились прятаться за слова. Так, на вопрос Пахомова о национализации Борис Игоревич сказал:
– Если богатства земли находятся в частных руках – это воровство в особо крупных масштабах.
– Ну, вы скажете… – Пахомов вдруг растерял всю свою молодую уверенность первого самца на скотном дворе и жалко улыбнулся. – Ну уж и воровство…
– Именно так и никак иначе, – отрезал Борис Игоревич и вдруг заинтересованно спросил: – А сколько ваш Совет отчисляет процентов прибыли в фонды развития города?
– М… а?.. – Пахомов покраснел.
– Иван Павлович? – повернулся Третьяков-старший к градоначальнику. (Денис млел.) Тот подавился кашей и уставился на жену.
– О, мы очень много устраиваем благотворительных аукционов… – напористо заговорила Лючия Францевна. – В них принимают активное участие лучшие люди… Вы же видели, в каких условиях живут семьи рабочих, это ужасно…
– Да, это ужасно, что лучшие люди – рабочие – живут в таких условиях… – согласился Третьяков-старший. – Что же до благотворительности… – штабс-капитан поморщился. – Никогда не занимайтесь благотворительностью! Помните, ничто так не унижает человека – обоих людей, и дающего, и берущего. Один откупается, другой покупается… а радуются таким «даяниям» лишь бездельники и лентяи – или люди, окончательно опустившиеся. Первых надо судить, вторых – тащить наверх за шкирку! Нормальный же человек если и принимает подачку, то в лучшем случае считает себя униженным, а в худшем – начинает ненавидеть «дарителя». У самого же «дарителя» крепко засыпает, а потом и вовсе умирает совесть. Как же – он «помог людям»!
«Я это знаю, па, – угрюмо подумал Денис, вспомнив Леркину столовку в Верном. – Я это знаю… ты же не им говоришь, а мне… и я знаю!»
– Списки пожертвователей регулярно публикуются в нашей газете… – снова подняла было тему благотворительности Лючия Францевна. – Вы с ними можете ознакомиться…
– Спасибо, непременно ознакомлюсь, – пообещал отец каким-то таким тоном, что тема эта больше не поднималась, а вокруг стола прошло какое-то неясное обеспокоенное движение. – Кстати, – Борис Игоревич обратился к Балаганову, – я читал вашу газету.
– Польщен, – наклонил голову Александр Остапович.
– Омерзительное впечатление, – добавил Борис Игоревич. Балаганов изумленно захлопал глазами. – У меня было ощущение, что это листок какого-то бандитского государства, а не рабочего города шахтеров. Секс, жареная пена и восхваления местных властей в равном соотношении. Это не журналистика, а, как говорят наши английские коллеги, – флафф. Кстати, у них есть в уголовном кодексе такое определение, как флафф. Кажется, за него предусмотрено пожизненное лишение права заниматься журналистской деятельностью… Я не нашел ни в одном из трех прочитанных номеров ничего стоящего. Но обратил внимание на то, что тираж газеты – пятьдесят тысяч. Население поселка вдвое меньше. Выходит, что каждый – от грудных детей до пенсионеров – выписывает по два номера? Или все проще, и подписка распространяется и на окрестности и является обязательной для всех сотрудников «Энергии»? – Борис Игоревич засмеялся, как бы превращая сказанное в шутку, но… Балаганов уткнулся в тарелку.
И Денис понял, что отец угадал… или знал об этом заранее, что вернее.
«Ой будет дело!» – шалея от бойцового настроения и маленькой капельки страха, прибавлявшего остроты ощущениям, подумал Денис.
– Ну, не стоит так строго, – вмешалась Семская. – В газете публикуется много материалов о жизни нашей Семерочки, – она улыбнулась. – Ну а что много чернухи – кстати, я сама нередко это говорю Александру Остаповичу, нужно давать оптимистичные материалы! – она укоризненно покосилась на Балаганова (тот оправился уже и покаянно прижал руку к груди: «Исправлюсь!»). – Так ведь и жизнь тут правда тяжелая. Бескультурье, грязь, нищета…
– Я хочу рассказать одну забавную вещь, – Валерия Вадимовна крутила в пальцах бокал, глядя поверх него в никуда. – Первым пунктом устава моего корпуса стоит – простите мне такой слог, именно так у нас пишутся уставы гражданских корпусов, для торжественности: «Медицинский работник любого ранга, пренебрегший своими обязанностями в страхе за свою жизнь, в поисках личной выгоды или по иной причине, равно какой, – да будет уравнен с офицером воинским, покинувшим бойцов рядовых в опасности. Наказанием за это да будет публичное бесчестье и бессудная казнь расстрелянием пулями насмерть – с поставлением на колени выстрелом в затылок».
