Леша тихо переговаривался с часовым, резал воздух ребрами больших ладоней, показывая предполагаемое направление движения своих немногих боевых единиц. И тот согласно кивал головой. В памяти обоих одновременно всплывали давние навыки ближнего боя. Потом часовой сбегал куда-то и принес моток крепкой веревки. Леша и Саня еще помахали друг перед другом руками, репетируя предстоящую сцену.
Вскоре все трое бесшумно исчезли в кустарнике.
Поселок продолжал спать. Словоохотливая бабка давно скрылась в доме и, скорее всего, тоже досыпала, утомленная своей политической лекцией. Только мальчик тихо играл в глубине двора с псом.
Вскоре в чаще послышался неясный шум. Через несколько минут к опущенному шлагбауму подплыл, покачиваясь, черный «форд», мрачно поблескивая тонированными стеклами. Погудел, подождал и еще погудел. Часового не оказалось на месте, и подымать шлагбаум никто не думал. Правая дверца открылась, из нее вышел (на это, заметим, и рассчитан был Лешин план операции) плечистый, очень коротко стриженный мужчина в черной футболке с длинными рукавами. Поверх футболки надета была черная же кожаная безрукавка со множеством молний, казавшаяся надутой. Под ней даже неопытным глазом угадывался бронежилет. Экипировку довершала расстегнутая кобура на поясе. Оттуда торчала ручка большого пистолета.
Плечистый сделал несколько осторожных шагов к шлагбауму.
— Эй! — крикнул он. — Ты где, козел?
Тут левая дверца машины слегка приоткрылась.
Если бы впоследствии нашлись очевидцы, наблюдавшие всю сцену с начала до конца (а таковых, мы вам ручаемся, не было), они поклялись бы на любом суде, что оказавшийся в тот же момент у левой дверцы Леша вырос из-под земли. Поскольку не имелось никакого другого варианта его внезапного появления у машины, отделенной от густого кустарника довольно обширной лужайкой.
Леша рванул дверцу, а левой рукой сдавил горло сидевшему за рулем человеку — и так, за горло, выдернул его из машины. (Своевременным будет пояснить, что Леша был левшой. Но и правая рука работала у него не хуже, чем у нас с вами.)
В тот же миг плечистый выхватил Макарова из кобуры и направил на два тесно сплетшихся и молча ломавших друг друга тела. Однако целиться в них в данный момент, как всякому ясно, было совершенно бессмысленно. И тут же из кустарника — из того самого места, что и несколько часов назад, — высунулось черное дуло Калашникова и голос часового крикнул:
— Не дергайся, Харон, — ты у меня на мушке!
Не успели эти слова отзвучать, как плечистый упал на землю и открыл огонь по кустарнику. И сразу же автоматная очередь взрыла фонтанчики земли перед его носом. В следующий миг, тоже неизвестно откуда, с диким криком выпрыгнул Саня и ногой выбил Макарова из рук плечистого.
Кувырнувшись через голову, плечистый пружинисто вскочил и присел на полусогнутых, широко расставив руки. Лицо его с ощерившимся ртом было страшно и очень мало напоминало лицо человека.
— Пор-рву! — прохрипел он.
В такой же точно позе напротив него оказался Саня.
В следующую секунду он кинулся на Харона с хриплым, тоже мало напоминавшим человеческий голос воем вперемежку с короткими выкриками.
Занятые друг другом, они не видели, что по ту сторону джипа Леша с часовым уже вязали Хозяина.
Саня справился с Хароном один.
Через пять минут оба негодяя были упакованы.
Все произошло даже немного быстрее, чем по расчету Леши.
А минут через двадцать, перекидав все продукты из джипа (это был, напомним, «форд» — с кабиной, отделенной от вместительного кузова) в будку часового, на дно кузова положили обоих связанных веревками пленников. Харон молчал, а Хозяин, не переставая, изрыгал страшные проклятия, поэтому пришлось залепить ему рот пластырем. И, расспросив Часового про дорогу, Саня с Лехой выехали на «форде» на тот самый проселок, по которому миновавшей ночью въезжали на «Волге» на территорию победившего социализма.
Часовой же вместе с «Волгой» (и наскоро написанной доверенностью на нее) и тремя путешественниками остался в поселке — до особого распоряжения. В Омске пока ему делать было нечего и, сказать честно, вообще появляться не стоило. Сначала Саня и Леша должны были, если употребить их любимое слово, порешать его судьбу. Ведь так или иначе — он на много лет оказался связанным с наркобизнесом, хотя и не по своей воле.
Мячик радостно побежал к уже заскучавшему без него псу. Женя с разрешения Часового пошла в лес, верней, на опушку — вернуться наконец к давно забытым тренировкам. А у Тома имелись свои очень важные планы.
Глава 6. У военкома
Военком Омской области генерал-майор Анатолий Аверьянович Пономарев в восемь утра находился, как всегда, на рабочем месте.
Светлый кабинет был уже залит солнцем. Генерал-майор, входя, обычно первым делом раздергивал белые шторы, которые поздно вечером всегда аккуратно задергивала уборщица. Он считал, что солнечный свет никому, кроме людей с больными глазами и преступников, ищущих темноты, мешать не может. У нормальных, здоровых людей он только вызывает приток энергии, которая с утра каждому нужна.
Конец вчерашнего дня оставил в душе у генерал-майора гадкий осадок, и осадок этот тотчас поднялся со дна, как только Пономарев сел за стол и механически переставил маленький бюстик Лавра Корнилова — выпускника Сибирского кадетского корпуса.
Пришедший вчера в последний рабочий час на прием «афганец» рассказывал, что проделали в райвоенкомате с его единственным сыном. У того с малых лет медленно, но верно развивалась конечностно-поясная атрофия мышц (военком давно уже освоил все названия болезней «белобилетников»). Мать, способный физик, бросила работу, чтобы помогать учиться сыну, оказавшемуся еще более способным. На костылях, с неработающей правой рукой, парень окончил школу с медалью. Чтобы сдавать экзамены в Омский университет, он должен был получить соответствующую справку в военкомате — этот самый «белый билет». Отец мог пойти на медкомиссию сам, один, просто со справкой о слишком очевидной и неизлечимой инвалидности, но повез сына с собой — на всякий случай. Там их стали посылать в инстанции в разных концах города, откровенно вымогая взятку у инвалида на костылях.
Тогда «афганец» сказал так: «Вы — врачи. Вот я привел к вам сына, вы его видите. Если он годен для прохождения службы — скажите. Я пожму ему руку, поздравлю, скажу: „Сын, служи родине, как я ей служил“. Если не годен — дайте соответствующий документ. Но никуда больше через весь город я его не повезу».
Разгорелся конфликт. Отца чуть не вытолкали из кабинета — вместе с сыном на костылях. Он чуть не заехал в самоуверенную физиономию мужчине-врачу. Дело было не единичное, все это военком знал, — как мог, противостоял и, встречаясь снова и снова с беззастенчивыми вымогателями, каждый раз испытывал тошнотворное чувство.
