Там, в правительственном санатории в Барвихе, находясь под домашним арестом, лишенный Сталиным всяких контактов с внешним миром, он через несколько месяцев и скончался. Тело его было торжественно отправлено на родину, мумифицировано и помещено в специально построенный мавзолей. А сорок лет спустя, после падения советской власти в Болгарии, прах был извлечен оттуда и по-человечески похоронен. А потом город София принял решение о сносе этого странного здания в центре города. И теперь там — забетонированная площадка.
…Так что не очень и поймешь, в честь чего носит улица это имя. В память какого именно этапа сложной и даже причудливой биографии болгарского революционера.
«А ведь были, наверно, — думал Осинкин, краем глаза поглядывая на город, по которому они ехали по раннему времени на довольно большой скорости, — уроженцы Барнаула, чьи заслуги перед городом, Сибирью, да и перед всей Россией — неопровержимы. Где же их-то имена?.. Почему болгарский революционер Димитров — „это наша история“, как любят сейчас оправдывать сохранение имен улиц и тысяч памятников Ленину в центре каждого города, городка и поселка? Может, пора восстанавливать нашу собственную, реальную историю, затоптанную нашими жестокими вождями?»
…Уже давно выехали из Барнаула, приближались к Бийску. Но Осинкин, не зная, что там сейчас делается вокруг его дочери, не представляя, насколько сама она посвящена в суть дела, звонить ни ей, ни тем, кто ее сейчас защищал, не хотел. Женя сразу поймет: если папа прилетел — значит, происходит что-то ужасное. Зачем пугать девочку?
К тому же он и впрямь не знал, что именно там, в Республике Алтай, сейчас происходит. Может быть, и ужасное. И он не мог быть уверен, что его звонок не отвлечет в критический момент тех, кто отвечает сейчас за жизнь его дочери и на этом должен быть целиком сосредоточен.
Потому и ехал Александр Осинкин по Алтайскому краю вслепую и больше молчал. Просто не в силах был начать рассказывать что-то научное. Только поглядывал на расстилавшиеся вокруг золотящиеся нивы. Редко теперь употребляют это слово. Даже немножко жалко. Оно чем-то подходило здесь — где и рожь, и пшеница стояли густой стеной и падали под комбайны, уже ходившие по полям.
Осинкин ехал и думал — как же его девочка проехала эти тысячи километров?.. Такая еще маленькая, беззащитная… И старался верить, что ее защитят, и он увидит ее живую.
Глава 47. Встреча близится
— Направо, — коротко сказал Василий.
Операцией руководил он. И раз он принял такое решение, никто не думал его оспоривать.
— Берем мой вариант — что они уходят в Монголию.
Отвлечем на минуту читателя примечательной аналогией — насчет умения взять на себя ответственность за принятие решения при малой информации.
Наш прославленный, когда-то создававший космические аппараты, сидя в заключении — в сталинской «шарашке», — генеральный конструктор Королев, находясь уже на свободе, обдумывал в кругу коллег проект отправки спутника на Луну. Для выбора типа конструкции спутника надо было решить кардинальный вопрос — какова поверхность Луны? Твердая или покрыта толстым слоем пыли? Информации для этого решения было недостаточно. А не выбрав один из двух вариантов, нельзя было двигаться в проектировании дальше. Понятно, какие немыслимые деньги — и потеря их в случае ошибки — здесь имелись в виду. Сидели молча; никто не решался взять ответственность на себя. Тогда Королев взял чистый лист бумаги, написал на нем — «Луна — пыльная». Размашисто подписался — «Королев». И — приступил к работе.
…Как только «Волга» включила поворотные огни — ее с шумом и треском обогнал «Харлей». Славик, сразу понявший решение Василия, умчался в мгновение ока вперед по мосту через Катунь…
— Куда это они? — ошарашенно спросил Василий. — Мы операцию вот-вот начинаем.
— Они под пули не сунутся. Слава — человек ответственный. Может, они этих скорее разглядят, чем мы. Машину не знаем, но у самих-то у них приметы внятные: один — бритый наголо, другой — с косицей, со шрамом поперек щеки. Может, рассмотрят сквозь стекло.
И Саня как в воду глядел.
Славик и Скин, дважды развернувшись — проехав назад, а затем снова вперед, — в четыре, так сказать, глаза высмотрели нужные приметы сквозь стекла «Жигулей».
И по мобильному сначала Шамилю, а затем Леше и Сане Скин прокричал:
— Жигуль, десятка, мокрый асфальт, 962!
Больше никакой информации Василию не требовалось.
Теперь все двигались по Чуйскому тракту в сторону Кош-Агача в таком порядке:
«Харлей»,
«Жигули» цвета мокрого асфальта,
джип Шамиля,
черная «Волга».
— Понял! — воскликнул вдруг Саня. — Понял, что надо делать! Василий, в ближайшем пункте у нас «афганца» никакого нет?
— Как нет? В Черге есть, и не один. За последние годы в Шебалинском районе двое с собой покончили — от безнадеги. Работать местная власть не дает. Но кое-кто живой еще остался.
— Василий, телефон любого по-быстрому! Колеса надо успеть жигулю попортить.
Поднялась небольшая суматоха.
Через две минуты Саня говорил с Чергой, а в это же самое время Ножев, соблюдая субординацию, спрашивал по мобильному милицию, то есть Василия:
— Начальник, «Жигули» в пределах досягаемости. По колесам стрелять разрешаешь?
— Разрешаю. Только к ответным приготовьтесь.
— Мы-то в жилетах. Водитель наш не снаряжен.
— Учитывайте. За руль сядьте кто-нибудь, а его назад.
Но Шамиль пересаживаться отказался.
Пригнувшись к рулю и плотно сжав челюсти, он, как волк, хищным взглядом неотрывно смотрел на «Жигули», несущиеся впереди, ныряя с горы и взлетая в гору.
Впереди завиднелся поселок Камлак. По центральной улице двигались машины, сновали люди.
В «Волге» Василий открыл окно и заговорил в рупор:
— Срочно остановите движение, освободите проезжую часть, уберите с улицы детей! Идет спецоперация! Идет спецоперация!
* * *
В переулке, где осталась «Тойота-Лексус» с вещдоком на сиденье и Петр Волховецкий ходил туда-сюда недалеко от нее, появился из ворот углового дома парень в тельняшке и развинченной походкой направился к Петру.
— Ты чего тут высматриваешь, козел?
— Поздороваться сначала надо, — нравоучительно заметил Петр. — Причем вежливо.
— Чего? Я сейчас так с тобой поздороваюсь…
У парня в руке сверкнул нож.
Петр отпрыгнул в сторону и выхватил револьвер.
— Как нас учили — первый выстрел в воздух, второй — в лоб!
