- Не знаю, - хмыкнула Валя. - Если б дети уже готовые продавались, да со всеми принадлежностями... А то рожаешь - мучаешься, потом, пока вырастут, - мучаешься, и под старость, пока сама не помрешь, все с ними мучаешься! Нет, одной лучше.
- Но скучно.
- Вот именно, - с радостью ухватилась за знакомую тему Валя. - Ну как, стихи читать будем или так обойдемся?
- В смысле?
- Ты что, вчера родился? - хихикнула Валя и положила руки Котову на плечи. - Ты ж в номере без соседа... Неужели тебе все объяснять надо?
Они стояли в темноте, и различить лица друг друга было невозможно. От Вали тянуло жаром. Котов положил руки на пышные бедра, легонько скользнул по ним ладонями вверх-вниз. Валя потянулась к нему губами, он поцеловал ее, ущипнув чуть-чуть довольно густой пушок над верхней губой. Он делал это не от похоти, не от желания утолить свою страсть, а от сострадания, от жалости...
- Миленький... - выдохнула Валя и зашарила по Котову руками, жадно, словно боясь, что все это у нее вот-вот отберут. Она, зажмурясь от сознания собственного бесстыдства - вот уж чего никогда раньше не испытывала! начала энергично и неустанно покрывать лицо Котова поцелуями и с восторгом ощущала на своих щеках ответные прикосновения губ. Как правило, мужики - а у Вали их было, начиная с шестнадцати лет, уже не меньше трех десятков, дорвавшись до нее, особенно не церемонились. Тискали, мяли, лапали...
Здесь, с Котовым, было что-то иное. Валя, считавшая мужиков "неизбежным злом", неким одноразовым предметом, который следует выбрасывать после употребления, поражалась тому, что этот детина, умеющий, должно быть, ломать кости и сворачивать челюсти своими кулачищами, обращается с ней, тяжелой, толстомясой и грубой, так бережно и нежно, будто она невинная невеста. Каждое его прикосновение, каждое движение рук, губ, вызывало сладкую дрожь. Злой, жадный, алчный жар в Валином теле медленно трансформировался во что-то иное, не менее горячее, но доброе. Ей тоже хотелось быть ласковой, нежной, не рвать, а дарить...
Котов тоже не совсем понимал, что с ним творится. Где-то в глубине души он знал, что его нежность и благоговение предназначены совсем не Вале Бубуевой, случайно вынырнувшей на его пути. Он понимал, что обречен на похмелье, на раскаяние, на беду, ибо в жалости своей зашел очень далеко. Но он понимал и то, что ему придется идти дальше, и еще дальше, чтобы не оскорбить, не обидеть и не ранить прильнувшую к нему человеческую душу. Он был переполнен добротой и нежностью и был счастлив оттого, что мог поделиться ими...
Тютюке надо было приступать к выполнению своих обязанностей, но о Котове пришлось на время забыть. Даже приближаться к нему Тютюка опасался. Он поднял "тарелку" с дерева и перенесся во второй корпус, в комнату Сутолокиной.
Александра Кузьминична по-прежнему ждала, что вот-вот в коридоре послышатся шаги Заура Бубуева. Уже несколько часов она успокаивала себя мыслью, что ее джигит, скорее всего, явится тогда, когда все угомонятся. Она даже не обращала на сей раз внимания на гульбу в номере напротив и на супружеские ворочания за стеной, в номере семейства Пузаковых.
Впрочем, у Пузаковых как раз никаких греховных занятий не было. Набегавшись, долго не мог уняться Кирюша, который успел за день дважды подраться и дважды помириться с новым другом Вовочкой, вырезать деревянные сабли и сломать их во время игры в ниндзя. Марина Ивановна перед сном намазала Кирюше зеленкой сбитые коленки, царапину на попке и ссадину на щеке, которую Кирюша с гордостью объявил индейской татуировкой.
Когда же Кирюша наконец заснул, Марина Ивановна сумела убедить супруга, что ему не следует тормошить ее сейчас, ибо она устала. В результате расстроенный Владимир Николаевич остался со своими проблемами наедине и вышел покурить во двор.
Бухгалтер уселся на скамеечку, закурил и стал было успокаивать свой неожиданно пробудившийся инстинкт, но в это время из кустов, находившихся всего в полусотне метров от Пузакова, послышались сдавленные девичьи смешки, а следом - басовитое урчание мужчины. Что там творилось - Пузаков не видел, но очень хотел бы увидеть, хоть краешком глаза. Из распахнутого окна тридцать третьего номера тоже долетали звуки, будоражащие воображение служителя дебета и кредита.
Он закурил вторую, потом третью. Воздух манил к романтическим приключениям. Слух обострился, и бухгалтер ловил теперь самые дальние шорохи и скрипы, шепоты и шепоточки. Толковал он все звуки на один манер: кто-то с кем-то что-то...
Тютюка тут же ощутил, как отрицательный потенциал Пузакова пополз вверх. Бухгалтера явно тянуло на подвиги, и возможности для предобработки открывались блестящие. Сутолокина несомненно могла в этом помочь, но вот загвоздка - в ее сознании крепко сидел Заур Бубуев. Тютюка долго размышлял и проигрывал на моделях варианты воздействия. Все время дело завершалось изнасилованием либо Сутолокиной, либо, наоборот, Пузакова. Оба варианта, как объяснял Тютюке Дубыга, в зачет не шли, так как Пузаков и Сутолокина оказывались жертвами несчастного случая.
Верный ход он нашел случайно, в тот момент, когда Пузаков уже готов был возвращаться на супружеское ложе. Стажер хотел было сам принять облик Сутолокиной, но случайно дал не ту команду, и короткий импульс заставил Сутолокину вскочить и, набросив халат поверх ночной рубашки, в одних шлепанцах выбежать из корпуса.
Близорукая Сутолокина выскочила без очков. Куда она бежала, ей было неясно, и, более того, она не видела, куда бежала. Грохот, поднятый пробегавшей по этажу сметчицей стройуправления, разбудил Марину Ивановну. Пузакова тоже набросила халат и, встревоженная, спустилась вниз, где обнаружила супруга.
- Вовик, - потрясла она за плечо благоверного, - эта женщина из соседнего номера, она куда побежала?
- Туда куда-то! - Пузаков махнул рукой в сторону, где тьма поглотила Сутолокину.
- По-моему, она чем-то сильно расстроена, - предположила Марина Ивановна. - Боюсь, не сделала бы чего-нибудь с собой. Сколько сейчас самоубийств!
- Ну и что? - с некоторой сонливостью произнес Владимир Николаевич.
- Как это что? - возмутилась Пузакова. - Ее нужно спасать! Будь мужчиной хоть раз в жизни, догони ее! Останови! По-моему, я видела у нее в руках веревку!
Пузаков был воспитан в большом отвращении к скитаниям во тьме. Даже здесь, вдали от города, в ночном мраке можно было нарваться на какую-нибудь теплую компанию - своих же братьев отдыхающих, в конце концов! - и получить по носу. Пузаков никогда не считал, что синяки украшают мужчину. Кроме того, в отличие, скажем, от Котова, он не имел необходимых навыков самозащиты. Пожалуй, именно поэтому его тайная страсть к сексуальным приключениям оставалась нереализованной и отрицательный потенциал бухгалтера болтался на очень низком уровне.
Конечно, если бы Тютюка не вмешался, то Пузаков, попросту отмахнувшись от жены - упреки в малодушии и даже трусости его не волновали, - вернулся бы к себе в номер. Однако стажер вовремя стрельнул в Пузакова импульсом, пробудившим в сердце робкого отца семейства рыцарскую отвагу.
