— Семь пятниц на неделе, — проворчала бабушка. — Сейчас скажу Пашке, чтобы отвез вас.
— Астя, — спросил Алешка, — а кто раньше — вторник или пятница?
— Если на одной неделе, то вторник, а если на двух, то пятница. — И бабушка пошла искать Пашку.
— Объяснила, называется, — проворчал Алешка. — А Пашку она не найдет. Он сейчас в другом месте трудится. Клад зарабатывает. Только фиг он его получит!
Алешке, конечно, очень хотелось заночевать на ферме. И лишний раз посмотреть, как бабушка перед сном вынимает свою челюсть и превращается в Бабу-ягу. Но что делать? Как часто говорит нам в назидание наша мама, есть такое противное слово «надо». Надо умываться по утрам и по двадцать раз в день мыть руки, надо ходить в школу, надо быть честным и помогать тем, кто в этом нуждается. Надо уважать старших (тех, кто этого заслуживает), надо бороться против зла и за справедливость. Много чего надо. Гораздо больше, чем не надо…
Ну, ладно. Мама спокойна, она уверена, что мы ночуем у бабушки, под копытами лихих коней. Бабушка уверена, что мы благополучно добрались до ее городской квартиры и ночуем под крылом нашей мамы. А мы спокойно можем использовать всю ночь в своей борьбе против зла и за справедливость.
* * *
Наша бабушка когда-то курила. А потом недавно бросила. Все недокуренные сигареты и пустые пачки из-под них бабушка выбросила, а всякие зажигалки сложила в треснутую вазочку для конфет. «На память о моей глупости», — говорила бабушка. Но как-то непонятно, о какой именно глупости: что много лет курила или что навсегда бросила?
Мы порылись в этой вазочке и нашли зажигалку с крошечным встроенным в нее фонариком. Толку от такого фонарика — чуть, но все-таки это фонарик.
— Мне, Дим, страшно интересно: зачем зажигалке фонарик? Ей и без него в темноте сигарету видно.
Ему все интересно. Не скучно живется.
Рыжего Пашку бабушка, конечно, не нашла.
— Я сама вас отвезу. В коляске.
Алешка рассмеялся:
— Давненько я в коляске не катался. Лет десять уже. А ты, Дим?
Он почему-то решил, что бабушка собралась отвезти нас к маме в детской коляске. Не скучно ему живется.
Бабушка тоже рассмеялась всеми своими белыми зубами. И объяснила, что у нее в дальнем сарае, который называется каретным, хранится старинный экипаж под пару рысаков. Когда приезжают спонсоры, их катают в этой коляске по живописным окрестностям. А иногда и в совсем уж старинной карете.
— Да ладно, — великодушно отмахнулся Алешка. Хотя прокатиться в старинном экипаже по ночной дороге ему хотелось не меньше, чем полюбоваться бабушкиной челюстью. — Надо запрягать, потом распрягать, коляску обратно в сарай ставить. Мы так добежим, коротким путем.
Бабушка засомневалась.
— Да ладно, — добавил и я. — Бегаем мы быстро, а волки здесь не водятся.
— Ну, хорошо. Только позвоните, когда будете дома.
— Не позвоним, — сказал Алешка. — Мама мобильник на зарядку поставила. — Мы тебе письмо напишем.
Бабушка дернула его за ухо и щелкнула в нос:
— Выметайтесь. Доброй вам дороги. И короткой.
* * *
Самая короткая дорога была, конечно, в обход, мимо Гремячей башни. Мы ее пробежали, а неподалеку от башни отдышались и перешли на бесшумный шаг. Шепотом шли, как сказал Алешка.
Совсем стемнело вокруг. Только небо еще светилось от далекого солнца и от выплывшей из-за башни луны.
Глаза бы мои не глядели на эту башню. В ее мрачном силуэте было столько чего-то зловещего и угрожающего, что казалось, будто все зло, что веками творилось внутри нее и за ее стенами, вновь ожило и начнет расползаться по земле, чтобы и дальше творить свои черные дела.
Но у малька Алешки, оказалось, и в мыслях такого не было.
— Как красиво, Дим, — шепнул он. — Прямо как в сказке. Такая древняя старина возвышается. И в этой старине всякие тайны, всякие сокровища. — И добавил, вздохнув романтично: — Под лунным светом. Клево, да?
«Древняя старина» неукротимо приближалась. Будто не мы к ней шли, а она на нас угрожающе надвигалась. И было так тихо, что даже жутковато. Даже кузнечики не трещали и птички в гнездышках не попискивали во сне. И луна была такая молчаливая (это Алешка так потом рассказывал).
Мы шли очень тихо и скоро услышали голоса. Но это не всякая нечистая сила обсуждала свои пакости. Это свои пакости обсуждали рыжий Пашка и продавец Червяков.
Подобравшись к самой башне, мы залегли за ее древним углом, среди бурьяна. И стали слушать.
Сначала мы слушали скрип лопаты и скрежет лома. Потом — разговор.
— Давай пивка глотнем, — сказал Пашка. — В горле пересохло.
— И мы глотнем, — в самое ухо шепнул мне Алешка.
— Пивка? — удивился я.
— Конфет.
— Да где ж их взять?
— В моих карманах.
Оказывается, этот лирический романтик еще и трезвый практик. Выбирая зажигалку, он из соседней вазочки нагреб в карманы конфет.
— Тихо! — опять в самое ухо, как надоедливый комар, пискнул Алешка. — Самое интересное начинается. Слушаем.
— А ты что на свою долю купишь? — спросил Червяков Пашку.
— Ого! Если поменяем сокровища на хорошие бабки, то Альберт меня в долю берет. И буду я у него на заводе начальником охраны. — Тут он помолчал и нехотя добавил: — Правда, кое-что еще придется сделать. Но это тебе знать не обязательно. Даже нежелательно тебе это знать. А ты чего купишь?
— Ого! Магазин куплю! Надоело мне стоять за прилавком. Я хочу сидеть в кабинете, на банкете. А как накоплю побольше, слиняю куда-нибудь подальше. В теплые страны.
— Ладно, пока не слинял, давай-ка поработай. Немного осталось.
Опять заскрипел лом и заскрежетала лопата.
— Гляди, никаких замков нет.
— Она забита небось. Ну-ка, вот здесь отковырни. Попробуем ее открыть.
Значит, все! Откопали дверь. Сейчас залезут в темницу и ограбят гробницу.
— Что делать? — шепнул я в Алешкино ухо.
— А ничего. — Он был совершенно спокоен. — Они сейчас дверь откроют и разбегутся.
— Тебя испугаются?
— Я, Дим, на нечистую силу не похож.
Вот даже как. Я опять прислушался.
— Монтировкой вот здесь подцепи и надави. Пошла? Пошла…
Послышался тихий ржавый скрип — наверное, это заскрипели от недовольства старые петли.
— Ты, Дим, сам только не убеги, — заботливо предупредил меня Алешка. И хорошо сделал.
Едва замер ржавый скрип, как послышался какой-то вой. Сначала он был не очень громкий, а потом как взвизгнул и как завыл! Я даже от страха уткнулся носом в траву.
