Этот генерал за короткий срок сделал головокружительную
карьеру, потому что четыре года назад он носил еще одну шпалу и командовал ротой.
Но однажды ему крупно повезло. Командир батальона в доверительной беседе сказал
ему, что про Троцкого можно говорить все, что угодно, но во время Гражданской
войны главкомом был все-таки он. Может, памятливого командира и без
высказывания замели бы своим чередом, но тогда трудно сказать, как это
отразилось бы на судьбе будущего генерала. Здесь же все совпало наилучшим
образом, Дрынов доложил Кому Надо и занял место комбата.
С тех пор дела его шли как по маслу. Два года спустя уже с
тремя шпалами попал он на войну с белофиннами.
Здесь со всей яркостью проявились его командирские
способности. Дрынов отличался тем, что свободно и быстро ориентировался в
любой, самой сложной ситуации, правда, из всех возможных решений всегда выбирая
самое глупое. Это не помешало ему выйти сухим из воды, и по окончании финской
кампании он уже с четырьмя шпалами в петлицах, то есть в чине полковника,
явился в Москву, где сам дедушка Калинин в Георгиевском зале Кремля тряс его
твердую руку двумя своими и сказал несколько слов, вручая орден Боевого
Красного Знамени.
Генерала же получил он совсем недавно за выдающееся
достижение в области военной науки, а именно: на учениях приказал обстреливать
личный состав своей части настоящими осколочными снарядами, максимально
приближая обстановку к боевой. Дрынов утверждал, что при таком обучении
погибают только плохие бойцы, которые не умеют окапываться. А в человеке,
который не умеет окапываться, Дрынов вообще не видел никакого проку. Сам он
любил окапываться.
Пока полк занимал исходные позиции, бойцы отдельного
саперного батальона раскатали на бревна чью-то баню и возвели блиндаж в три
наката. В этот блиндаж и явился полковник Лапшин. Предъявив часовому у входа
пропуск, полковник спустился по четырем деревянным ступеням и рванул на себя
сырую дверь. В блиндаже было сильно накурено, и дым клубился как во время
пожара. Посреди блиндажа стояло цинковое корыто, вероятно, из той самой бани,
которую разобрали, и в него падали с потолка тяжелые грязные капли.
Несколько человек в плащ-палатках сгрудились вокруг
сколоченного из неструганых досок стола, и над всеми головами колыхалась
дрыновская папаха.
– Разрешите присутствовать, товарищ генерал, – спокойно, с
той вольностью, которую себе позволяют только близкие по чину, полковник
небрежно кинул руку к козырьку.
– А, это ты, Лапшин, – сквозь волны дыма разглядел генерал.
– Присутствуй, присутствуй. А то подчиненные собрались, а командира все нет.
Подойдя ближе, Лапшин кроме хозяина блиндажа увидел всех
своих трех комбатов, начальника штаба, командира артдивизиона и начальника
СМЕРШа, маленького, невзрачного человека. Склонившись над столом, они обсуждали
боевую задачу и изучали схему, пояснения к которой негромким голосом давал
незнакомый Лапшину человек в брезентовом плаще с откинутым капюшоном и хромовых
сапогах, до самых колен перемазанных глиной. По одежде своей он мало отличался
от собравшихся командиров, только мятая кепка на голове выдавала в нем штатского
человека.
– Познакомься, – кивком указал на штатского генерал. –
Секретарь здешнего райкома.
– Ревкин, – сказал секретарь, подавая Лапшину холодную руку.
– Лапшин, – отозвался полковник.
– Ну что, Лапшин, – сказал генерал, – какие новости?
– Сержант Сырых и рядовой Филюков только что вернулись из
разведки, – вяло доложил полковник.
– Ну и что?
– Принесли «языка».
– И что он говорит? – оживился генерал.
– Он ничего не говорит, товарищ генерал.
– Как не говорит? – возмутился генерал. – Заставить!
– Трудно заставить, товарищ генерал, – улыбнулся Лапшин. –
Он без сознания. Разведчики при взятии слишком сильно ударили его прикладом.
– Вот тебе на! – ударил кулаком по столу генерал. Он начинал
сердиться. – В то время как нам вот так нужны разведданные, они ценного «языка»
глушат прикладом. Кто ходил в разведку?
– Сырых и Филюков, товарищ генерал.
– Сырых расстрелять!
– Но ударил Филюков, товарищ генерал.
– Расстрелять Филюкова.
– Товарищ генерал, – попытался заступиться за своего
разведчика полковник. – У Филюкова двое детей.
Генерал выпрямился. Глаза его гневно сверкнули.
– А я, товарищ полковник, по-моему, приказываю расстрелять
Филюкова, а не его детей.
Начальник СМЕРШа улыбнулся. Он ценил добрый юмор. Полковник
в этом юморе тоже слегка разбирался. Он приложил руку к револьверу и послушно
сказал:
– Есть, товарищ генерал, расстрелять Филюкова.
– Ну вот, наконец-то договорились, – опять-таки с юмором,
довольно сказал генерал. Юмор его исходил из того, что полковник сразу должен
был ответить «есть!» по-военному, а не торговаться с генералом, как базарная
баба.
– Подвигайся поближе к столу, – сказал он уже спокойно.
Командиры раздвинулись, освобождая место полковнику.
На большом ватманском листе, лежавшем поверх двухверстки,
был карандашом изображен примерный план деревни Красное и прилегающей
местности. Дома изображались квадратиками. Два квадрата посредине были отмечены
крестиками.
– Вот смотри. Он говорит, – генерал показал на Ревкина, –
что здесь, – ткнул карандашом в один из крестиков, – и здесь, – ткнул в другой,
– находятся правление колхоза и школа. Думается, что именно в этих помещениях,
как самых просторных, и располагаются основные силы противника. Значит, первый
батальон отсюда наносит удар сюда. – Генерал начертил широкую изогнутую стрелу,
которая острием своим уткнулась в квадратик, изображавший колхозную контору. –
Второй батальон бьет отсюда. – Вторая стрела протянулась к школе. – И третий
батальон…
«Ладно, – глядя на стрелы, думал полковник Лапшин, – с
Филюковым авось обойдется. Главное – вовремя сказать «есть», а там можно не
выполнять».
