«Сообщаем, что в нашем селе Красное скрывается дезертир и
предатель Родины товарищ Чонкин Иван, который проживает в доме почтальона
Беляшовой Анны и имеет при себе оружие, а также боевую технику в виде
аэроплана, который не летает на бой с немецко-фашистскими захватчиками, а стоит
в огороде без всякой пользы в периуд тяжелых испытаний для нашей страны.
Красноармеец Чонкин Иван, хотя его место на фронте, на фронте не воюет, а
занимается развратом, различными видами пьянки и хулиганства. Вышеупомянутый
Чонкин Иван высказывал незрелые мысли и недоверие к марксистско-ленинскому
учению, а также к трудам Ч. Дарвина о происхождении человека, в результате
которых обезьяна в человека превратилась посредством труда и осмысленных
действий. Плюс к вышеуказанному, он допустил преступную потраву скотиной
Беляшовой Анны огорода известного местного селекционера и естествоиспытателя
Гладышева Кузьмы, и этими своими действиями Чонкин, безусловно, нанес большой
урон нашей советской науке сельского хозяйства на ниве гибридизации. Просим
унять зарвавшегося дезертира и привлечь к ответственности по всей строгости
советских законов. К сему жители деревни Красное».
Капитан прочел письмо и красным карандашом подчеркнул слова
«дезертир, предатель, Чонкин». Синим карандашом подчеркнул фамилию «Гладышев»,
сбоку написал «анонимщик» и поставил вопросительный знак.
Письмо было как раз кстати. Пора было приниматься за
претворение в жизнь указаний Верховного Главнокомандующего. Капитан вызвал к
себе лейтенанта Филиппова.
– Филиппов, – сказал он ему, – возьми сколько тебе нужно
людей, завтра поедешь в Красное, арестуешь дезертира по фамилии Чонкин. Ордер
получишь у прокурора. Разузнай, кто такой Гладышев. Может быть, он нам еще
пригодится.
Глава 19
С вечера небо затянуло обложными тучами и пошел дождь. Он
шел, не переставая, всю ночь, и к утру дорогу так развезло, что идти по ней
было немыслимо. Нюра шла по обочине, и ее большие, отцовские еще сапоги то и
дело слезали, приходилось придерживать их за голенища. Да еще сумка от дождя
набухла и норовила сползти с плеча. Промаявшись так километра два с половиной,
вышла Нюра к первой развилке и увидела крытую брезентом полуторку. Возле нее
копались несколько человек в серых гимнастерках. Промокшие и перепачканные с
ног до головы, они расчищали кто лопатами, а кто и просто руками дорогу перед
машиной, а один с двумя кубиками на петлицах стоял чуть в стороне и курил,
прикрывая ладонью от дождя расклеившуюся самокрутку. Сзади из-за машины вышел
огромный верзила с куском фанеры, используемой вместо лопаты. Увидев Нюру,
огибавшую полуторку стороной, верзила остановился и уставился на нее зверскими
своими глазами из-под рыжих бровей.
– Женчина! – вскричал он удивленно, словно встреча произошла
на необитаемом острове.
Люди в серой форме бросили работу, повернулись к Нюре и
стали молча ее разглядывать. Под их взглядами Нюра попятилась.
– Девушка! – окликнул Нюру тот, что курил. – До Красного
далеко?
– Нет, не далёко, – сказала Нюра. – Вот еще с километр
проедете, за бугор перевалите, а там уже будет видно. А кого вам нужно? – Она
осмелела.
– Там у вас дезертир какой-то живет, мать его в душу, –
доверчиво объяснил стоявший возле лейтенанта боец с лопатой.
– Прокопов, – строго оборвал его лейтенант, – не болтай.
– А чего я такого сказал? – Прокопов бросил лопату и сел за
руль.
Машина тронулась, продвинулась немного вперед и снова засела
в грязи. Нюра пошла дальше. Она прошла немного по дороге, потом забрала вправо
и низом, низом вдоль речки кинулась назад к Красному.
Чонкин спал так крепко, что разбудить его удалось не сразу.
Пришлось даже плеснуть в лицо холодной воды. Нюра рассказала о людях,
застрявших на дороге, о разговоре насчет дезертира.
– Ну и пущай ловят своего дезертира, – мотал сонной головой
и не мог ничего понять Чонкин. – Я-то здесь при чем?
– О господи! – всплеснула руками Нюра. – Да неужто ты не
можешь понять? Дезертир-то кто? Ты.
– Я дезертир? – удивился Чонкин.
– Я, что ли?
Чонкин спустил ноги с кровати.
– Чтой-то ты не то, Нюрка, болтаешь, – недовольно сказал он.
– Какой же я тебе дезертир, сама подумай. Меня сюда поставили охранять эроплан.
Сколь я ни обращался в часть, никто меня не сымает. Сам я покинуть пост не
могу, не положено по уставу. Как же я могу быть дезертиром?
Нюра стала плакать и умолять Чонкина принять какие-то
срочные меры, потому что им все равно ничего не докажешь.
Чонкин подумал и решительно встряхнул головой.
– Нет, Нюрка, прятаться мне негоже, потому что я свой пост
оставлять не имею права. И снять меня не может никто, окромя разводящего,
начальника караула, дежурного по части или… – Чонкин подумал, какое еще
ответственное лицо может снять его с поста, и решил, что после дежурного по
части он может подчиниться не ниже чем генералу, – или генерала, – заключил он.
И стал одеваться.
– И чего ж ты будешь делать? – спросила Нюра.
– А что мне делать? – пожал он плечом. – Пойду стану на
пост, и пущай попробует кто подойти.
На дворе по-прежнему шел дождь, поэтому Чонкин надел шинель,
а поверх нее натянул ремень с подсумками.
– Стрелять в их будешь? – с испугом спросила Нюра.
– Не тронут – не буду, – пообещал Чонкин. – А если уж
тронут, пущай не обижаются.
Нюра кинулась к Ивану, обхватила его шею руками, заплакала.
– Ваня, – попросила она, давясь слезами. – Прошу тебя, не
противься им. Убьют.
Чонкин провел рукой по ее волосам. Они были мокрые.
– Что делать, Нюрка, – вздохнул он. – Я ж часовой. Давай на
всякий случай простимся.
Они поцеловались три раза, и Нюра, хотя и не умела этого
делать, перекрестила его.
Чонкин перекинул винтовку через плечо, нахлобучил пилотку и
вышел на улицу. Дождь как будто бы утихал, и где-то за Ново-Клюквином
засветилась неяркая радуга.
