– И что это за народ такой! – еще не остыв от недавних
усилий, удивился Талдыкин. – Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается как
баран и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит «разойдись» –
разойдись. Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не
посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать, и каждый из себе
прынца строит.
– Что да, то да, – рассудительно согласился Шикалов. – Вот
раньше, когда я еще молодой был, мы таких-то гоняли винтовками. – Он задумался
и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии. – Помню, еще в
шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал
такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их
фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу – грамотность
свою показать. И вот, бывало, отберешь у его эту тряпку да еще скажешь в
сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да и что же ты такое делаешь?» А ён говорит:
«Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тибе
тряпку цапбю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, говорю, фулюган, а
ты, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружом, а ты без».
– И какие ж они слова на тех тряпках писали? –
заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.
– Слова-то? – переспросил Шикалов. – Я ж тебе говорю:
фулюганские. Ну там «долой Ленина», «долой Сталина» и протчие.
Тут Талдыкин засомневался.
– Погодь, – остановил он Шикалова. – Чтой-то ты не то
говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть
они-то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.
– Да? – спросил Шикалов.
– Да, – ответил Талдыкин.
– Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж
тогда был?
– Известно кто, – сказал Талдыкин уверенно. – В шашнадцатом
годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.
– Глупуй ты, Талдыка, – посочувствовал Шикалов. – Не зря у
тебя такая фамилия. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что
Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский.
– Даже противно слушать, – выходил из себя Талдыкин. –
Керенский разве ж царь был?
– А кто ж?
– Пример-министр.
– Путаешь, – вздохнул Шикалов. – Все на свете перепутал. Как
Керенского звали?
– Александр Федорович.
– Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть, евонный
сын.
У Талдыкина кругом пошла голова. Хотел возразить, да не знал
что.
– Ну хорошо, – сказал он. – А когда же, по-твоему, была
революция?
– Кака революция?
– Октябрьская. – Талдыкин напирал на то, что было ему
известно доподлинно. – Она была в семнадцатом годе.
– Это я не знаю, – решительно мотнул головой Шикалов. – Я в
семнадцатом тож в Петербурде служил.
– Так она ж в Петербурде и была, – обрадовался Талдыкин.
– Нет, – убежденно сказал Шикалов. – Может, где в другом
месте и была, а в Петербурде не было.
Последнее сообщение окончательно сбило с толку Талдыкина. До
сих пор считал он себя знакомым с историей вопроса, знал, что, где и в какой
последовательности происходило, но Шикалов осветил все настолько по-новому, что
Талдыкин подумал, подумал и, сводя все на нет, сказал неуверенно:
– А сейчас, я слыхал, эти самые демонстрации вовсе и не
разгоняют. Племяш мой прошлый год в Москву попал на Первое мая, и вот, говорит,
идет через площадь народу целая масса, кричат «ура», а Сталин стоит на Мамзолее
и ручкой помахивает.
Из окна высунулся Килин и велел Шикалову подняться в
контору. Шикалов поднялся. В председательском кабинете кипела работа. От
табачного дыма было темно, как в бане. Примостившись на краешке письменного
стола, парторг карандашом писал, кому за кем выступать, сразу определяя, где,
какие (бурные, продолжительные или простые) должны быть аплодисменты.
Написанное подвигал председателю, а тот хотя и одним пальцем, но довольно бойко
перестукивал все на машинке.
– Ну, что скажешь, Шикалов? – спросил Килин, не отрываясь от
своего сочинения.
– Да вот. – Шикалов подошел к столу. – Все, стало быть,
сделано, как велели.
– Значит, всех разогнали?
– Всех, – подтвердил бригадир.
– Всех до одного?
– До одного. Талдыка один остался. Прогнать?
– Пока не надо. Возьми его в помощь, и чтоб через полчаса
все, как один человек, снова были перед конторой. Кто не придет – перепишешь. –
Парторг, подняв голову, посмотрел в глаза бригадира. – А кто откажется, будет
сваливать на хворость или еще чего – двадцать пять трудодней штрафу, и ни
грамма меньше. Ты меня понял, Шикалов?
– Угу, – мрачно кивнул Шикалов. – Можно сполнять?
– Валяй, – разрешил парторг, снова утыкаясь в письмо.
Шикалов вышел. Талдыкин сидел на крылечке, курил.
– Пошли, – на ходу коротко бросил Шикалов.
Талдыкин встал и пошел рядом. Пройдя шагов пятьдесят,
догадался спросить:
– Куды идем?
– Народ обратно сгонять.
Нельзя сказать, чтобы Талдыкин прямо рот раскрыл от
удивления или еще чего-нибудь, но все же полюбопытствовал:
– А почто ж разгоняли?
Тут Шикалов остановился и посмотрел на Талдыкина. Там, в
конторе, он нисколько не удивился, ибо вообще не умел удивляться. Сказано
разогнать – разогнал. Приказано согнать обратно – пожалуйста. Вопрос товарища
заставил его задуматься, может быть, первый раз в жизни. Действительно, а зачем
же тогда разгоняли? Почесал Шикалов в затылке, подумал и догадался:
– А я понял почто. Чтоб место освободить.
– Для кого?
– Как для кого? Для народа. Чтоб было куда сгонять.
Тут уж Талдыкин не выдержал и возмутился.
– Во, – покрутил у виска пальцем. – Я, может, и глупой, но у
тебя-то калган и вовсе не варит.
– А у тебе варит?
– А у мене варит.
– Ладно, пущай, – согласился Шикалов. – Пущай у тебе варит.
Тогда ты мне разобъясни, для чего народ разгоняли?
