На это ему никто не ответил, а Плечевой подтолкнул в спину к
столу, там как раз стояла свободная табуретка. Чонкин устроился на этой
табуретке и огляделся.
Слева от него сидел пожилой упитанный мужчина в вышитой
украинской рубашке, подпоясанной шелковым крученым пояском. У него было круглое
лицо с маленьким толстым носом и нависающими на глаза густыми выцветшими
бровями. Голова была по темени лысая от природы, а по краям выбритая до блеска,
с небольшим, заживающим уже порезом возле правого уха. На темени было несколько
черных пятен, словно кто-то гасил об него окурки. Мужчина добродушно смотрел на
нового соседа маленькими, заплывшими жиром глазками и приветливо улыбался.
Соседство справа было для Чонкина более приятным, здесь
сидела молоденькая, лет семнадцати, девица с едва развившейся грудью и с двумя
хвостиками косичек с бантиками на концах. Девица эта без всякой ложки, а прямо
ртом ела размазанную по тарелке манную кашу с маслом и поглядывала украдкой на
Чонкина любопытно и озорно. И тут только Чонкин заметил, что все сидящие за
столом, как и его соседка, тычутся ртами в тарелки, и никаких вилок или хотя бы
ложек перед ними нет и вроде бы ни к чему. «Никак, чучмеки», – подумал Чонкин и
вопросительно глянул на Плечевого, устроившегося напротив, на той стороне
стола. Плечевой кивнул ему, чтобы он не волновался, дескать, все идет как надо,
а сидевшая рядом с ним краснолицая женщина в крепдешиновом сарафане стала
как-то странно подмигивать и строить разные рожи, отчего Чонкин смутился,
покраснел и перевел взгляд на соседа, а тот улыбнулся ему и сказал:
– Ты, милок, не робей, здесь все свои, и никто тебя не
обидит.
– А я и не робею, – храбрясь, сказал Чонкин.
– Робеешь, – не поверил сосед. – Ты только делаешь вид, что
не робеешь, а на самом-то деле еще ух как робеешь. Тебя как звать-то?
– Чонкин я, Ваня.
– А по отчеству?
– Васильевич, – охотно сообщил Чонкин.
– Это хорошо, – одобрил сосед. – Царь был когда-то Иван
Васильевич Грозный. Слыхал небось?
– Вообще чего-то слыхал, – подтвердил Чонкин.
– Хороший был человек, душевный, – с чувством сказал сосед.
Пододвинул к Чонкину стакан с водкой, а другой взял себе. – Давай, Ваня,
выпьем.
Чонкин собрался весь, задержал дыхание, как всегда, когда
пил водку, – чтобы пошла, а она оказалась без вкуса, без запаха – просто вода.
Однако в голове зашумело и настроение поднялось сразу, стал себя чувствовать
Чонкин свободнее.
Подвинул к нему сосед тарелку с закуской – огурчики соленые,
картошечка жареная. Поискал Чонкин глазами вилку, не нашел, хотел есть руками,
сосед снова вмешался:
– А ты, Ваня, ротом прямо. Ротом-то оно способнее.
Послушался Чонкин, попробовал – и правда, приятнее и
вкуснее. И на что люди вилки разные да ложки придумали? Мыть их надо. Морока
одна. А сосед все смотрел на него добродушно, улыбался. Да и спросил:
– А ты, Ваня, я на петлицы гляжу, летчиком, что ли, служишь?
Иван только хотел ответить как-то уклончиво, а тут соседка
справа вмешалась.
– Нет, – писклявым сказала она голоском, – он на лошади
ездит.
Удивился Чонкин: такая молодая, а все знает. Откуда бы?
– Неужто на лошади? – обрадовался сосед. – Это хорошо.
Лошадь – это самое милое дело. Она тебе не гудит, не урчит, и бензином от ей не
пахнет. И сколько ж у вас лошадей, интересно, в части?
– Четыре, – пропищала девица.
– А вот и не четыре, – сказал Чонкин, – а три. Кобыла была
пегая, ногу сломила. Ее на бойню отправили.
– Пегую отправили, а гнедая родила жеребеночка, – доказывала
свое девица.
– Ты с ей не спорь, она знает, – сказал сосед. – Ты мне
лучше вот что выскажи – эроплан быстрее бегает, чем лошадь, или же лошадь
быстрее?
– Глупый вопрос, – сказал Чонкин. – Да он когда низко летит,
так вот так прямо – вжжик! – и нету его, а когда высоко заберется, тогда
медленно.
– Ты скажи! – Сосед качнул головой изумленно и начал
задавать Чонкину другие вопросы – сколько ему лет, да давно ли в армии, как там
кормят, как одевают и на сколько дают портянки. И Чонкин отвечал ему охотно и
обстоятельно, пока не спохватился, что выбалтывает первому встречному
совершенно секретную Военную Тайну. И как это его угораздило! Ведь сколько раз
говорили, сколько предупреждали: не болтай! Болтун – находка для врага!
А враг в вышитой рубашке уже совсем обнаглел и, не таясь,
бегал карандашикам по разложенному на колене блокноту.
– Ты слышь, ты чего это? – мотнулся Чонкин к соседу и
потянул руки к блокноту. – Отдай сюда!
– Да ты что, что кричишь-то? – засуетился сосед, свертывая
блокнот в трубочку. – Чего кричишь? Люди вокруг чего подумают.
– А ты зачем пишешь? – не унимался Чонкин. – Тоже мне
писатель нашелся. Отдай, говорят.
Он кинулся на своего противника и уже чуть было не ухватил
блокнот, но сосед неожиданно быстрым движением сунул его в рот и в один миг
проглотил вместе с карандашом.
– Нету, – сказал он, злорадно улыбаясь и разводя пустыми
руками.
– Я тебе дам «нету»! – зарычал Чонкин, кидаясь на него с
кулаками. – Я у тебя из глотки выдеру!
И хотел действительно выдрать, но сосед увернулся и вдруг
заорал не своим голосом:
– Го-орько!
Чонкин вспомнил, что находится на свадьбе, и, хватая соседа
за горло, тоже для приличия прокричал: «Горько!» И все остальные следом за ним
подхватили и со всех концов стола закричали:
– Горько! Горько!
А сосед между тем начинал уже малость похрипывать, и из
горла его показался уже кончик блокнота. Чонкин хотел прихватить его еще и
другой рукой и покосился на жениха и невесту – не смотрят ли. Но то, что он
увидел, лишило его сразу всех сил и желания бороться за этот дурацкий блокнот.
