Теперь уже внимательнее глядя под ноги, я подошла к окну и распахнула его: теплый полуденный воздух разбавил духоту будуара безвременно погибшей банкирши. Потом присела на подоконник. Из этого окна открывался вид, совершенно отличный от того, что я могла наблюдать из своей светелки-шкатулки, милостиво предоставленной мне Нинон. Соседний дачный участок с недостроенным бывшим дипломатическим домом был отсюда словно на ладони. А там копошились двое дочерна загорелых шабашников, компаньоны схваченного с Иркиными часиками кудлатого, и физиономии у обоих были злые и раздраженные.
Я уже собиралась слезть с подоконника, когда из недостроенного дома вывалился тип с длинным желчным лицом и заорал:
— Уматывайте отсюда, мне тут только преступников не хватало!
— Умотаем, — вяло отгавкнулся от него один из шабашников, тот, что поздоровей, — когда заплатишь…
— Я вам уже заплатил!
— Ровно половину, — парировал шабашник, — плати остальные, и мы свалим, долго не задержимся.
— Да вы и на треть не наработали! — заверещал желчный дядька. — Только бухали да трахались!
— На себя посмотри, — спокойно отозвался шабашник.
Я и сама не заметила, как включилась в эту перебранку в качестве невольного зрителя, но Нинон не дала мне досмотреть любопытную сценку до конца, окликнув:
— Жень, сходи на кухню, принеси что-нибудь попить. Видишь, человек никак не успокоится.
— А где кухня? — спросила я со вздохом, безо всякого желания покидая свой наблюдательный пункт. — Где-где, внизу, конечно. Я вышла из хозяйской опочивальни и отправилась искать кухню. Ох, нелегкая это работа — утешать убитого горем мужчину. Практика показала, что одной жилеткой в таких случаях не обойтись, требуются как минимум две.
Глава 10
Мы с Нинон проторчали у банкира до самого вечера, сочувствуя и сопереживая. При этом мне лично отводилась неблагодарная роль под названием «подай — прими — пошла вон», поскольку Нинон командовала мною, как старослужащий, которому месяц до дембеля, первогодком, едва успевшим принять присягу. Распоряжения сыпались со всех сторон, так что я просто дух не успевала перевести.
— Поставь на огонь чайник! — приказывала Нинон, и я кубарем скатывалась вниз, на кухню, где я уже ориентировалась, вероятно, не хуже покойной банкирши.
— Чего это чай такой бледненький? — нещадно придиралась Нинон. — Завари покрепче. — И я, чертыхаясь в душе, повторяла привычный маршрут, гремя чайником.
— А теперь чифирь! — снова недовольно морщилась Нинон, и у меня возникало почти непреодолимое желание послать ее подальше на пару с безутешным банкиром. И сдерживало меня лишь то обстоятельство, что сама Нинон добровольно возложила на себя еще более хлопотную обязанность: утирать горькие слезы вдовца как в прямом, так и в переносном смысле. В конце концов она весьма в этом поднаторела и очень даже прочувствованно внушала банкиру, что «жизнь не кончена, она продолжается, и однажды он еще будет счастлив» и чуть ли не увидит небо в алмазах. Немудрено, что в какой-то момент эта трогательная сцена живо напомнила мне финал «Дяди Вани», жаль только, Нинон в итоге так охрипла, что еле говорила.
Как бы там ни было, но наши с Нинон совместные усилия привели-таки к желанному результату: банкир успокоился, неплохо перекусил и даже задремал на плече моей отзывчивой, как выяснилось, подруги юности. Потом мы с Нинон бережно уложили его в постельку, пообещав на прощание, что завтра непременно поедем на похороны, хотя эта перспектива меня не радовала, о чем я поспешила сообщить Нинон, едва мы вышли за порог банкирской «юдоли печали»:
— Чего мы не видали на этих похоронах, интересно?
— Вот уж не думала, что ты такая черствая, — сипло выдавила из себя Нинон, — человеку нужно оказать поддержку.
— Хорошо, — смирилась я, — будем его поддерживать с двух сторон, ты слева, я — справа.
Поскольку от банкира мы возвращались в глубоких сумерках, то близорукая Нинон, следовавшая, как и положено хозяйке, впереди, налетела на оставленное мной на террасе ведро со смородиной:
— Ч-черт… Эт-то еще что такое?
— Что-что, смородина, — буркнула я, — между прочим, ей бы надо ума дать.
— Что ты имеешь в виду? — туго соображала Нинон.
— Да ничего нового, варенье сварить, например, или там компот…
— А на черта мне варенье? — огрызнулась Нинон. — С детства терпеть не могу варенье из смородины.
Я развела руками:
— Ну тогда я не знаю… Ты же сама мне сказала, что неплохо было бы собрать оставшуюся смородину…
Нинон призадумалась:
— Ладно, давай ее пока в подвал опустим, а потом что-нибудь придумаем. Там одно ведро уже стоит.
Мудрое решение, ничего не скажешь, сначала собрать ягоду, а потом уже соображать. Ах, как это по-нашему! Но вступать в продолжительные дискуссии с Нинон я не стала, потому что с ног валилась от усталости, да и моя подружка чувствовала себя нисколько не лучше меня, если не хуже. Как-никак основной заряд банкирской скорби пришелся именно на нее. В общем, даже не поужинав, мы завалились спать. Не знаю, что снилось Нинон или убаюканному нами банкиру, а мне приснился мужчина моих несбывшихся снов. Вроде бы он пришел брать у нас с Нинон очередные показания, и не один, а с младенцем, завернутым в одеяльце с кружевным уголком, атласной ленточкой и прочими умильными причиндалами. Приснится же такое!
* * *
— Вставай, вставай, — тормошила меня Нинон.
Я подскочила, не успев толком протереть глаза:
— Что еще случилось? Банкир утопился в ванне?
— Типун тебе, — буркнула Нинон. — Уже десятый час. Ты что, забыла? В десять за нами приедет машина.
— Забудешь такое, как же… — Я слезла с софы, потянулась перед распахнутым окошком. Яркое летнее солнышко упруго перепрыгнуло с оконного стекла на мое лицо. Я зажмурилась и подумала: какая это все-таки нелепость отправляться в такой день на похороны. А умирать, а навеки погружаться в сырую землю? Гм-гм…
— Завтрак уже готов, я тебя жду, — подбодрила меня Нинон и юркнула за дверь.
Я немного потерла ладонью слегка ноющую шею — видно, спала в неудобной позе — и принялась соображать, что бы такое надеть по случаю траурного мероприятия. Безнадежно порылась в сумке: нет, ничего приличествующего случаю я с собой не захватила. Еще бы, я ведь все-таки отправлялась приятно отдохнуть на лоне природы, а не принимать участие в похоронах. Пришлось мне довольствоваться традиционными джинсами и синей футболкой.
И все-таки на кухне я сочла за лучшее посоветоваться с Нинон:
— Сто лет не была на похоронах, даже и не знаю, что теперь принято надевать в таких случаях.
Нинон окинула меня придирчивым взглядом и вскользь заметила:
