Глава 13
Сентиментальное направление
К осени 1943 года в Москве стали сбивать доски с памятников:
линия фронта отдалилась на безопасное расстояние. Печальный гоголевский нос
вновь повис над бывшим Пречистенским бульваром. В данный военный момент ему
ничего ни с неба, ни с земли не угрожало. Так и простоит монумент в полной
безопасности до 1951 года, пока Сталин вдруг не фыркнет с отвращением в его
адрес: «Что за противный антисоветский нос у этого писателя!» – после чего его
немедленно сволокут с пьедестала и упрячут в кутузку, где его нос пропылится в
постоянных мечтах о побеге и в муках раскаяния до пятьдесят девятого, то есть
до времени возрождения. Вынутый же из кутузки, реабилитированный памятник с
удивлением вдруг обнаружит, что его место занято плечистой, чрезвычайно
мужественной фигурой, то есть воплощенной мечтой своей юности, тем самым Носом,
что так самоуверенно разгуливал по Невскому проспекту 1839 года в короткие дни
своего бегства.
Пока что обыватели Гоголевского бульвара с восторгом увидели
вылезшего из досок своего любимого мизантропа и возобновили свои привычные
вокруг него прогулки и сидения у пьедестала. С неменьшим удовольствием
останавливались здесь и проезжие, в частности, возвращающийся из госпиталя на
фронт полковник Вуйнович.
Вадим курил уже третью папиросу, одну за другой, жадно, как
все фронтовики, наслаждаясь каждой минутой мира, глядя на барельеф с
персонажами, хороводом идущими по цоколю, на всех этих Чичиковых и Коробочек.
Осень в Москве всегда была для него картиной какого-то особенно сильного
притяжения: памятники, трамваи под облетающими деревьями бульвара, центр
российской цивилизации, иллюзия нормальности.
* * *
Он был ранен в самом начале Курского сражения. Его
артиллерийский дивизион был выдвинут на передовую для отражения атаки «тигров».
Им удалось поджечь десяток могучих машин, однако другие, маневрируя на полной
скорости и изрыгая страшный огонь, смогли прорвать линию обороны и уйти в наш
тыл. Это, впрочем, не особенно волновало Вуйновича: несмотря на большие потери,
ему удалось сохранить порядки своего дивизиона, а о прорвавшихся должны были
позаботиться танкисты полковника Чердака, о чем свидетельствовала хрипящая под
ухом Вадима телефонная трубка. Чердак, его частый и очень «свойский»
собутыльник – не далее как третьего дня усидели под преферанс литровку
ректификата, – теперь, сидя в командирском танке, выдавал свой излюбленный
текст: «Ни хуя, Вадеха, не бздимо! Сейчас я их, блядей сраных, первозданной
калошей прихлопну! Пока!» С этими словами он закрыл люк танка и повел бригаду
на перехват «тигров».
Между тем на холмы перед позициями Вадима, давя остатки
деревушки, выходили шесть чудовищ, многотонные «фердинанды», гигантские
самоходные пушки компании «Порше», новая надежда Гитлера. В этот момент Вадим,
охваченный возбуждением боя и ободренный залихватской матерщиной Чердака,
принял неожиданное решение. Идем к ним навстречу, выкатывайте все
семидесятипятимиллиметpовки, потащим их на руках! Расположившиеся на холмах
«фердинанды» начали интенсивный обстрел тыла, обеспечивая этим огневой зонт для
прорвавшихся «тигров». Пушкари Вадима, то один расчет, то другой,
останавливались, вели прицельный огонь, однако снаряды пока что просто
разбивались о 200-миллиметровую головную броню.
Ближе! Ближе! Пушки перетаскивались через мелководную речушку.
Вадим тем временем внимательно наблюдал в бинокль за работой «фердинандов».
Промелькнувшее недавно в разведсводках сообщение подтверждалось: на гигантах не
было пулеметов! Итак, переносим огонь на сопровождение, сами продолжаем
продвигаться вперед, вплотную к ним! Готовить ручные гранаты, автоматы и
пистолеты!
Рота десантников Второго панцерного корпуса, очевидно,
эсэсовцы дивизии «Мертвая голова», лежала вокруг «фердинандов». Экипировка у
них была превосходная, имелись даже минометы, из которых они обстреливали
надвигавшуюся таким необычным способом артиллерию русских. Атака артиллерии,
чего только не придумают проклятые «унтерменши»!
Пушки Вуйновича больше уже не стреляли по неуязвимым грудям
«фердинандов», зато активно истребляли роту сопровождения. Выхватив пистолет,
Вадим махнул своим ребятам и побежал через картофельное поле прямо к
приблизившимся желтовато-зеленоватым громадам. Стрелять в смотровые щели,
поджигать бензобаки, забрасывать гранатами! В этот момент кто-то, очевидно
отставной козы барабанщик, хватил его поперек живота свинцовым шлангом.
Завершение боя прошло в его отсутствие, он не видел, как
артиллеристы, тщательно выполняя приказ своего поверженного командира, выводили
из строя новое, злополучное чудо-оружие врага. Вадим тем временем – если еще
можно было говорить о времени, говоря о Вадиме, – пребывал в смежных
пространствах, то барахтаясь, словно утопающая козявка перед гигантскими
накатами красного вперемежку с лиловым, то разрастаясь до полного охвата всего
красного и лилового, пучась до самой грани окончательного взрыва.
Ни утопления, ни взрыва все-таки не произошло, а вместо
этого вдруг в проеме небесного с белым мелькнуло веселое лицо молодого врача –
назовем его Давид, – который сказал: «Ну, полковник, пиши жене, чтобы
свечку в церкви поставила!» Вадим хотел было возразить, что у него жена
мусульманка, но не успел, укатил опять в какие-то смежные, но теперь уже не
столь грозные, не столь демонические пространства, в какой-то край, довольно
близкий и его собственной пропавшей молодости, где почему-то постоянно звучал
голос Александра Блока: «Ветер принес издалека Песни весенней намек... Ветер
принес издалека Песни весенней намек... Ветер принес...»
Короче говоря, он был спасен искусством хирургов и
чудодейственным заморским лекарством по имени «пенициллин», первая партия
которого только что поступила в армейские госпитали. Невероятная атака пушек на
броню вызвала много толков. За храбрость и инициативу он был представлен к
ордену Ленина. Командующий Резервным фронтом генерал-полковник Н.Б.Градов,
проверяя списки, переменил представление с «Ленина» на Героя Советского Союза.
Он же предложил присвоить Вуйновичу воинское звание генерал-майора, однако в
Москве, где-то в верховных канцеляриях, кто-то сильно тормознул без пяти минут
героя и генерала. Так или иначе, он, вчерашний «враг народа», неразличимая
частичка «лагерной пыли», все-таки стал кавалером высшего ордена страны.
Фронтовые врачи кроме возможности получить эту награду
оказали ему еще одну неоценимую услугу – отправили долечиваться в Самарканд,
где жила его жена Гулия с детьми. Два месяца в тыловом госпитале оказались
сущим блаженством. Вопервых, вдруг ни с того ни с сего восстановилась семья.
Во-вторых, и опять совершенно неожиданно, исчезла постоянная тяжесть, всегда у
Вадима связанная с семьей, возникли какие-то новые отношения.
