Глава 5
Ля бемоль
В один из ноябрьских дней 1941 года Совинформбюро оповестило
с утра читателей газет и радиослушателей о том, что подразделение боевых
самолетов под командованием майора Дельнова уничтожило восемьдесят немецких
автомашин, больше двадцати броневиков, четыре танка и двадцать зенитных орудий.
Между тем соединение майора Комарова за последние десять дней уничтожило
шестьдесят немецких танков, четыреста двадцать автомашин и причинило тяжелые
потери трем пехотным полкам и одному кавалерийскому эскадрону.
Ставка Гитлера в тот же день сообщила, что наступательные
операции на Украине развиваются успешно. На подступах к Харькову танковое
соединение было встречено бронированной колонной русских. Из 84 вражеских танков
34 уничтожены, остальные повернули назад.
Германские бомбардировщики продолжали атаковать военные
сооружения в Москве.
Подводными лодками отправлено ко дну пять английских
транспортов общим водоизмещением 25000 тонн.
Коммюнике финского командования в тот же день сообщило об
успешных боях к югу от Петрозаводска. Завершается окружение крупного соединения
противника.
Британское министерство авиации оповестило о
последовательных атаках на цели в Гамбурге и Штеттине. В обоих городах горят
доки и индустриальные объекты. Потери англичан – один бомбардировщик.
В Ливии песчаная буря прервала все наземные действия.
Ситуация остается без изменений.
Итальянское верховное командование в тот же день довело до
сведения любопытных, что британский конвой после успешной атаки итальянских
самолетов далее на своем пути к Гибралтару был атакован итальянскими
подлодками. Торпедами потоплены два корабля. В воздушном бою уничтожены три
«харрикейна».
Словом, на всех фронтах так в общем-то весело разгоревшейся
мировой войны царило в тот день затишье. К такому выводу пришел бы после чтения
всех этих коммюнике кто угодно, но только не майор медицинской службы Савва
Китайгородский.
Для него этот день был просто продолжением бесконечного
горячего кошмара, в который он погрузился с первого момента его фронтовой
деятельности; затишья не было. Госпиталь постоянно спасался бегством. Едва
успевали развернуть операционный блок, как немедленно либо приходил приказ
сворачиваться, либо просто-напросто загоралась крыша, обваливалась стена,
рушились лестницы: тыловое учреждение то и дело оказывалось в зоне прямых
боевых действий. Не далее как на прошлой неделе персоналу пришлось самолично
отстреливаться от взвода прорвавшихся немецких мотоциклистов. Самое же ужасное
заключалось для высококлассного хирурга, каким был Савва, у себя в клинике
занимавшегося сложнейшими анастомозами, в непрерывности и даже в постоянном
нарастании грубейшей «мясной» работы. Раненых поступало в три раза больше, чем
госпиталь мог обработать. Начальник медслужбы дивизии полковник Назаренко
требовал, в соответствии с секретными инструкциями, в первую очередь
оперировать тех, кто сможет вернуться в строй. Савва цеплялся за остатки
старомодной «врачебной этики», оперировал в порядке поступления, статистика
возможного возврата из-за бесконечных ампутаций конечностей у него получалась
плачевная. Прибавьте к этому постоянную нехватку элементарных дезинфицирующих
средств, потерянные при поспешном отступлении инструменты, оборудование,
материалы, прибавьте к этому, мягко говоря, относительность асептики в
операционном блоке, полную измученность персонала, а также то, что из десяти
состоящих в его подчинении хирургов трое и сами ранены, прибавьте к этому
мародерство санитаров, не только грабивших раненых, но постоянно, даже под
угрозой немедленного расстрела, расхищавших запасы спирта... Ну, вот, а теперь
извольте представить себе статистику дивизионного госпиталя, где главным
хирургом майор Китайгородский, статистику, отражающую действительное положение
вещей, а не ту, что хочет увидеть на своем столе полковник Назаренко.
Несколько дней назад госпиталь переправили в Клин,
подмосковный городок, расположенный на стыке 16-й и 30-й армий, и отвели ему,
ни больше ни меньше, совсем нетронутое здание средней школы. Врачи и сестры
надеялись, что хоть здесь-то удастся отстояться на более или менее стационарном
положении: ведь за Клин-то вроде бы отступать уже некуда. Савва вспомнил, как
ездили как-то в Клин на праздник – концерт в честь Чайковского, ведь это же
pодные места национального гения, здесь его рояль стоял. Как тогда в автобусе
все почему-то развеселились, разболтались, просто и не заметили, как доехали до
этого Клина.
На трех этажах школы были устроены вполне сносные палаты для
раненых, а в отдельно стоящем одноэтажном здании спортзала – «сортировка», то
есть то, что в нормальной медицинской речи именуется «приемным покоем», и
«мясницкая» – так, со свойственным им черным юмором, молодые хирурги,
подчиненные Савве, называли операционный блок. Здесь они работали дни и ночи напролет,
разрезали кожу и мышечные ткани, пилили кости, коагулировали сосуды,
отбрасывали тронутые гангреной конечности и клочья размочаленных тканей, шили
мышцы и кожу, и снова, и снова... и так все снова и снова, будто все
человечество решило вдруг избавиться от излишков плоти.
Повсеместно применялся тот метод футлярной местной
анестезии, который когда-то разработали совместно профессор Градов и его
ассистент Китайгородский. Метод этот оказался как нельзя кстати в полевых
условиях, когда практически не было никаких возможностей для общей анестезии.
Молодым врачам госпиталя льстило, что их шеф – тот самый Китайгородский, чей
метод они совсем еще недавно проходили в институте.
Раненых между тем становилось все больше, и все ближе
подходил ни на минуту не умолкавший рев войны. Все чаще над Клином можно было
видеть молниеносно разгорающиеся свары летающего металла.
«Пациенты опять разбушевались», – обычно говорил Дод
Тышлер, любимый ученик Саввы, бросая взгляды вверх, на проносящиеся от тучи к
туче «ястребки» и «мессеры». То один, то другой – чаще всего это были,
разумеется, тупоносые старомодные «ястребки» – как бы спотыкался в воздухе,
припадал на одно крыло, а потом начинал дымить и, раздувая черный шлейф и языки
огня все шире, устремлялся к земле с такой стремительностью, будто в этом и
состояла цель его создания. Иногда от горящего металла отделялась темная точка,
и тогда над ней распускался зонт парашюта.
«Умело борется за жизнь, хороший спортсмен», – говорил
Дод Тышлер, который и сам еще недавно играл за волейбольную команду Первого
мединститута. «Добро пожаловать, парашютисты враждующих армий!» – продолжал он,
и тут уж его приходилось одергивать, чтобы, не ровен час, не услышал хохмача
особист.
Странным образом, в госпиталь ни разу еще не поступали
летчики со сбитых «мессеров». То ли их пристреливали там, на месте, то ли
отвозили в какой-нибудь специальный медотряд.
