– Я вас правильно понял, товарищ Жуков, что главный вопрос
состоит в том, как остановить танки Гудериана? – спросил он.
Жуков повернулся к отсвечивающему пенсне. Ему хотелось
усмехнуться прямо в эти страшные стеклышки, но он вообще-то не очень умел
усмехаться. «Главный вопрос сейчас стоит не перед нами, а перед
Гудерианом, – подумал он. – Хватит ли у него горючего еще на две
недели, чтобы взять Москву?» Как военный, Жуков понимал, что в принципе
остановить немцев под Москвой может только неудачное для них стечение
обстоятельств, какой-то их собственный просчет, но уж никак не сопротивление
дезорганизованной Красной Армии. Он этого, однако, не сказал, иначе немедленно
зачислили бы в «пораженцы», а то и еще черт знает какой лапши навешали бы на
уши, как в тридцать седьмом.
– Говоря о тактической диспозиции, товарищ Берия, –
сказал он, – мы должны уметь влезть в шкуру противника и вообразить, какие
перед ним стоят трудности. А трудности у него есть, в частности, очень
растянутые коммуникации...
Жуков еще говорил некоторое время и показывал указкой как бы
с точки зрения генерал-фельдмаршала фон Бока, пока не понял, что этим он нагнал
на вождей еще большего страха.
– В общем, товарищи, положение у нас очень серьезное, если
не сказать отчаянное. – Он положил указку, вернулся, отстучав шесть раз
сапогами по плитам, к столу, сел и добавил: – Но все ж таки пока еще не
безнадежное.
Минуту или две царило молчание. Члены Политбюро, как всегда,
боялись друг друга. Тимошенко вообще, казалось, жабу проглотил, сидел
Собакевичем. Генералы тоже опасались друг друга и боялись членов Политбюро.
Каждый, однако, чувствовал, что этот «внутренний» страх все-таки несколько ослабел
благодаря страху «внешнему», приближению безжалостного врага извне, который
плевать хотел на все их византийские интриги и тонкости кремледворства и просто
одним ударом уничтожит их всех, со всей советской Византией.
– А что же народное ополчение? – спросил
Каганович. – Может оно сыграть какую-нибудь роль?
Генералы переглянулись. Народное ополчение, тысячи
необученных «шпаков» с одной винтовкой на десятерых, лучше бы перестали губить
людей и смешить немцев.
– Это несерьезно! – вдруг по-солдатски рубанул генерал-полковник
Конев. – Бородинской битвы нам организовать на этот раз не удастся.
Вожди сидели насупившись. Даже если бы и удалось устроить
новое Бородино, оно при всей своей исторической славе мало их устраивало, ибо
привело – хочешь не хочешь – к падению Москвы, что все-таки тогда, в восемьсот
двенадцатом, было не так страшно, потому что правительство-то сидело в
Петербурге и ему ничего не угрожало, а сейчас угроза направлена прямо на них,
на высочайшее правительство!
Жуков вдруг почувствовал прилив какого-то мрачного
вдохновения. Может быть, упоминание Бородина было тому причиной, а может быть,
все, что накопилось за последние недели, все унижения перед чужеземной силой и
дикое желание отвратить неотвратимое, но он вдруг отбросил все околичности, через
которые всегда приходилось пробираться на встречах с высшими партийцами, решил
взять все совещание в свои руки и заговорил почти диктаторским тоном:
– Времени у нас осталось очень мало. Перегруппировывать
войска под беспрерывным ураганным огнем невозможно. Единственное, чем можно
реально остановить бегство и капитуляцию, это заградительные батальоны за
линией фронта. И они должны действовать беспощадно.
В этом месте речи главкома Берия одобрительно наклонил
голову.
Жуков продолжал:
– Необходимо как можно быстрее обеспечить подход свежих
соединений с Урала и из Сибири. Однако для организации этих соединений в
боеспособные части, как, впрочем, и для всей последующей кампании, мы должны
резко, я подчеркиваю, одномоментно увеличить число высших и средних кадровых
командиров. И я прошу об этом немедленно доложить товарищу Сталину.
Вожди сразу поняли, о чем идет речь, тут же углубились в
свои папочки с какими-то бумажками, один только Ворошилов воскликнул с присущей
ему дешевой театральностью:
– Но как мы можем это сделать одномоментно, Георгий?! Жуков
неулыбчиво посмотрел на него. Никогда не поймешь этого человека, актерствует
или дураковствует. Может быть, это его и спасало все эти годы?
– Ну, об этом вы должны знать лучше, чем я, Климент
Ефремович!
До Ворошилова, кажется, дошло, он приоткрыл было рот как бы
в изумлении, как будто ему и в голову никогда не мог прийти этот странный
фактор ошеломляющих поражений Красной Армии, однако тут же рот закрыл и тоже
углубился в пустую папочку.
Молотов вдруг разомкнул глиняные уста:
– Что ж, товарищ Жуков, мы непременно доложим о ваших
соображениях товарищу Сталину. Со своей стороны я хочу сказать, что в таких
чрезвычайных обстоятельствах возможны самые экстраординарные меры. Сейчас
решается судьба всего социализма.
Жуков кивнул. Опять же без всяких эмоций, одна лишь
железобетонная определенность, последняя линия обороны.
– Рад, что вы меня поняли, товарищи. Решается судьба всего
нашего отечества.
Совещание продолжалось еще часа два, если еще можно было
отсчитать бег минут в этом замкнутом пространстве, плывущем в глухих глубинах
русской земли. Сторонний наблюдатель, скажем автор романа, подивился бы
смешению эпох, явленному в этом пятне сумрака среди моря мрака. Округлая
римская античность со слепыми глазами представала перед нами в голове и плечах
Лаврентия Берии. Генералитет представлял бивуак извечного российского
солдафонства на уровне фельдфебелей. Молотов и Ворошилов являли собой типы
гоголевских комедий. «Железному наркому» и впрямь как бы предполагалось в
кожаном фартуке раннего капитализма высунуться из-за кулис с кувалдой в руках.
И над всем этим собранием высилась на постаменте голова футуриста, и вздымались
к еще различимым куполам стальные колонны советской утопии, и только лишь
временами казалось, что сквозь все толщи земли и бетона сюда проникают и
начинают неслышно парить над столом валькирии германского социализма. Чувствуя
их присутствие, вожди Политбюро временами млели от ужаса.
Антракт I. Пресса
«Нью-Йорк Таймс», 12 июня 1941 г.
Правительства Соединенного Королевства Великобритании и
Северной Ирландии, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки,
правительство Бельгии, временное правительство Чехословакии, правительства
Греции, Люксембурга, Нидерландов, Норвегии, Польши и Югославии, представители
генерала де Голля, лидера свободных французов, вместе вовлеченные в борьбу
против агрессии, пришли к заключению, что они будут продолжать сопротивление
германской и итальянской агрессии до победного конца...
20 июня 1941 г.
