«Вы в этом уверены?» – хотел было спросить Рестон, но
воздержался. Он смотрел на профиль Нины, и его посещали мысли, которые он всю
жизнь презрительно отбрасывал, начиная еще со студенческой поры, когда
распростился с любовными иллюзиями, мысли, в общем-то полностью неуместные на
многометровой глубине в советской столице под нацистской бомбежкой. Я встретил
наконец-то свою женщину, думал он. Вот наконец-то, в пятьдесят два года,
встретил свою женщину. Вся моя жизнь до нее, с моим холостяцким эгоизмом, со
всеми моими привычками, с так называемой свободой, с так называемым сексом, была
свинством, потому что в ней не было этой женщины. Мне нужно жить с этой
женщиной и вовсе не для секса в первую очередь, а для того, чтобы заботиться о
ней. В моей жизни должен быть кто-то, чтобы я о нем заботился, а именно вот эта
женщина, Нина, с ее дочкой. Нет-нет, пока не поздно, невзирая на все
разгорающуюся войну или именно потому, что она сейчас разгорается, я должен все
перевернуть в своей пустой и затхлой жизни. Именно она выбросит на помойку все
мои дурацкие кастовые и клубные привычки, фетиши, продует, прочистит все эти
пустоты, заполнит их своим столь очевидным артистизмом, своей легкой походкой,
которую я еще не видел, но могу себе представить по очертаниям ее бедер и
голеней под этим клетчатым пледом. Мы с ней и с ее дочкой куда-нибудь сбежим,
ну, скажем, в Португалию, на ту полоску побережья к северу от Лиссабона, я буду
иногда выезжать в воюющие страны и возвращаться к ней.
Такие, столь не свойственные ему мечты проносились в
воображении Тоунсенда Рестона, пока он вдруг не сообразил, что приближается в
этом стремительном волшебном плавании к большому подводному камню. Муж, черт
возьми! Ведь у нее есть муж, хирург в действующей армии. Почему я так быстро
решил, что она предназначена для меня, когда она предназначена для своего мужа?
Тут его воображение стали посещать некоторые мерзости. Муж на фронте, под
огнем, у него есть большие шансы стать добычей немецкого стрелка. Ну, и потом,
что такое какой-то русский врачишка по сравнению с известным международным
журналистом? Что такое их жалкие московские коммунальные квартиры по сравнению
с рестоновским фамильным домом на Cape Cod, не говоря уже о всех возможностях,
которые откроет ей мой банковский счет? Вот это уж гадость, оборвал он тут
себя. Для нее это все ничего не значит, иначе она не была бы моей женщиной, а
ведь она – это как раз то, о чем я мечтал еще в молодом, столь постыдном
романтическом периоде, о котором я всю свою жизнь старался забыть...
Между тем, пока он предавался этим столь неуместным мечтам,
в подземной станции нарастало паническое настроение. Вдруг пробежал слух, что
немецкие танки прорвались, что уже занято Тушино, что Кремль разбомбили до
последнего кирпича, что город весь горит, а какие-то банды разбивают магазины и
грабят дома, а какие-то отряды, то ли свои, то ли немецкие, в бомбоубежища
пускают газ. Вдруг возникли оглушительные вопли: «Давай на выход! Спасайся, кто
может!»
Толпа повскакала на ноги, стала хаотически раскачиваться, то
устремляясь к эскалаторам, то останавливаясь перед безнадежной пробкой.
Мальчишки пытались пролезть между ног или по головам. Их пинали, стаскивали с
плеч. Стоял оглушительный визг, рыдали старухи, то там то сям возникали драки.
Людей, казалось, охватил ужас клаустрофобии, ими двигал только ужас, слепое
желание выбраться из подземного мешка.
Нину трясло, как в лихорадке, она обхватила за плечи Ёлку,
прижала ее к себе и только об одном заботилась – как бы у нее не отбили дочку,
как бы не потерять ее в толпе. Она уже и думать забыла о своем приятном соседе
и, когда Рестон крикнул ей, чтобы она держалась за ним, глянула на него с таким
диким неузнаванием, что он даже отшатнулся. Вдруг, словно кто-то вышиб пробку,
толпу понесло. Рестон, как ни старался он быть рядом с Ниной, был выброшен на
другую лестницу. Некоторое время он еще видел среди стремящихся наверх голов ее
спутавшуюся гривку, потом она пропала. Он еще надеялся найти ее на поверхности
и, оказавшись в вестибюле, стал кричать:
– Nina, ou etes-vous?! Repondes, sil vous plait! Repondes
donc![5]
Ничего, однако, он не услышал в ответ. Вскоре, после
жесточайшей давки в вестибюле, его вынесло на улицу, и здесь он снова ничего не
увидел, кроме мрака, разбегающихся в разные стороны фигур, и ничего не услышал,
кроме проклятий и подвывания сирен, и ничего не почувствовал, кроме холодного
дождя за воротником, дождя, наполнившего его тоской, отчаянием и стыдом за свои
столь странные подземные мечтания, несомненно связанные с началом мужского
увядания. Налет, кажется, уже кончался, взрывов больше не было слышно, и
вспышек в небе стало меньше, в проходящих сквозь тучи лучах прожекторов
появилась некоторая томность.
Он поднял воротник и зашагал вниз по Горькой улице, в
сторону посольства.
– Nina, Nina, – бормотал он. – She’s an
interesting person, isn’t she? Should I try to find her? Nina... Gosh, I lost
her last name... Nina who?
[6]
Глава 3
Подземный бивуак
Первая волна паники, охватившая Москву, улеглась, но
приближалась вторая, сокрушающая, как цунами, ростом в десять этажей, –
запомнившееся потом надолго 16 октября 1941 года. В промежутке между этими
волнами, в сравнительно спокойную ночь, наше повествование снова приблизилось к
станции метро «Площадь Маяковского».
На этот раз все подходы к ней были перекрыты военными
патрулями. Москвичей, привычно уже направлявшихся туда на ночевку,
заворачивали. «Граждане, станция „Маяковская“ сегодня закрыта. Используйте
другие бомбоубежища». Ну, не иначе как взрыв какой-нибудь, думали москвичи,
прорыв воды или канализации.
Станция между тем была в полном порядке, больше того, сияла
в ту ночь пугающей чистотой. Медленно и надежно скатывалась вниз одна из
лестниц эскалатора. Тускловато, но ровно горели на лестнице фонари, похожие на
чаши языческого храма. Привычно, как в мирное время, светились надписи: «Стойте
справа, проходите слева!», «Держитесь за перила», названия станций –
«Белорусская», «Динамо», «Аэропорт», «Сокол», «Площадь Свердлова», пересадка на
«Охотный ряд», «Библиотека им. Ленина», «Дворец Советов», «Парк культуры им.
Горького».
Вскоре после полуночи к станции подъехало несколько кургузых
бронированных автомобилей командующих фронтами и сопровождающего состава. Из
машин вышли и направились внутрь командующий Западным фронтом Жуков,
командующий Брянским фронтом Еременко, генералы Конев, Лелюшенко, Говоров,
Акимов.
