— Граната!!! — в две надорванные глотки решили рядовые воины ИСАЯ и плашмя рухнули на пол в объедки.
Струя кипятка из простреленной батареи ошпарила щеки Эдуарда, и он истово завыл волком. И тут на кухню ввалилась всеми своими габаритами Дина Матиевна:
— Оборотень!!! — пересилила голосом запаниковавший личный состав начальница и впопыхах чуть не пристрелила подчиненного из дамского браунинга.
Не принять за оборотня это красномордое, грязное, дико скалящееся и вращающее безумными глазищами чмо было бы нелепо.
* * *
Подвал, а точнее, застенок, если допустимо величать тесным словом «застенок» площадку в метров семьдесят квадратных, был неплохо обжит. Неоштукатуренные стены из слоящегося свекольных тонов древнего кирпича стыдливо обтянули полиэтиленом, да еще поверх где нашпилили, где пришпандорили скотчем коллекцию выцветших по доброму ностальгических плакатов типа «Не стой под стрелой», «Уходя, гасите свет», «Не перебегай пути перед идущим поездом», наверное, совет психолога… За округло вгибающейся стеной играла живая музыка, полиэтилен и плакаты здесь мелко-мелко нервно вздрагивали.
Трехгранным символом пацифистов «лапка голубя» по круглой площадке подвала стояли три конференционных — пузатые ножки, почти бесконечная столешница из корабельной сосны — стола. За каждым происходило свое действо. За столом номер два, уткнувшийся носом в бумажку, пачкающий эту бумагу почему-то не шариковой авторучкой, а допотопной перьевой, то и дело промахиваясь мимо гимназической чернильницы-невыливайки, выслушивал показания гражданки персонаж с солидной плешью.
— Собаки не лают, скулят, да так жалобно, будто плачут грудные дети, — с трагическим надломом в голосе докладывала гражданка. За черный платок и понурые плечи ее хотелось окрестить вдовой. — Представляете, вжались наши любимые шавки в дальние углы вольеров, и скулят, будто жилы тянут.
— Собаки скулят. Что дальше? — даже наблюдение за одной только плешкой, оставив без внимания движенья рук, движенья глаз: изобличало: не задевает лысого история, мало помалу тянет лямку престарелый кавалер непонятного ордена, из служебного долга выслушивает тягомотину и по долгу службы соболезнует.
— А знаете, как страшно было? Страх такой, что пальцем пошевелить не можешь, мороз по коже. И еще собаки скулят.
— Уже записал. Скулят собаки, дальше-то что? И, кстати, все собаки в питомнике скулили, или были и такие, которые вели себя неадекватно? — а вот здесь у лысого глазенки-то блеснули. Любил он ловить на противоречиях, а кто из следаков не любит?
— Да что там собаки, весь персонал был готов скулить, так это было страшно. И ведь чему особо пугаться-то? Ну, пришла такая, вся в терракотовом, ну, лицо у нее бледное-бледное было, будто фарфоровое, и глаза фисташковые. Только почему-то от одного взгляда на эту козу ужас нечеловеческий до селезенок пронимал.
— У нее были рога?
— Коза — фигуральное выражение. Но мандраж до селезенок!!!
— До селезенки. У человека одна селезенка, а не несколько. Но мы остановились на собаках. Значит, вы утверждаете, что все собаки скулили в один голос, отколовшихся, либо саботирующих не было?
— Я утверждаю, что было страшно всем. Особенно когда эта стерва лишайная сверкнула фисташковыми глазами, и мы вдруг поняли, что не можем сдвинуться с места, будто отрезано. Знаете, Михеич у нас мужчина отважный, на нем бультеръеров натаскиваем, а тут вдруг обмочился. Вот как всем страшно было.
— Ладно, с собаками разобрались. С приметами анонимной гостьи питомника, если вам нечего больше добавить, тоже. Мы остановились на том, что не назвавшая имени-отчества женщина, возраст ориентировочно под тридцать, проникла на территорию частного собачьего питомника… — рука плешивого с зажатой двумя пальцами перьевой ручкой повисла над протоколом знаком вопроса.
— Не уверена, что ей меньше тридцати, все тридцать пять, — поджал блеклые, будто дождевые черви, и такие же скользкие губы черный платок.
— С ваших же слов задокументировано, что под тридцать.
— Это она выглядела под тридцать, а на самом деле ей, гарантию даю, все сорок.
— Хорошо, — плешивый не стал ничего править в ранее оттруженных записях. Вяло ему было перечеркивать зафиксированное прежде. — Вот вы все окаменели, Михаил Иваныч Васипов обмочил штаны. А дальше что?
— А я вам сейчас расскажу, что было дальше. Эта, как ни в чем не бывало, идет себе так важно между вольерами, терракотами шуршит, ларечница. Останавливается у вольера с ощенившейся неделю тому сукой Шасти — длинношерстная такса, пять зарубежных выставок, три медали — и тычет в отползшего слепого кутенка. И говорит так спокойно-спокойно, что мороз по коже еще крепче, будто тебя заперли в холодильнике: «Этот щеночек, эта самочка, — говорит она и глазами пуляет во все стороны. — Назовите ее Лаской. Когда подрастет, станет СУЧЬЕЙ КОРОЛЕВОЙ. Так что если не доглядите, чумка там, энтерит или олимпийка, всем вам будет тяжелая смерть!» У меня и сейчас в ушах стоит этот муторный голос!
— Так и сказала: «сучьей королевой»?
— Так и сказала. Я не могла спутать, я не могла забыть эти страшные слова! — дальше поджимать губы вдове оказалось некуда.
— Повторите услышанное дословно! — склонилась лысина над чернильницей…
Весь подслушанный эпизод являлся не более чем подслушанным эпизодом, и что там дальше — не важно. Гораздо интересней судьба того, чьи глаза и уши этому эпизоду внимали. Тем паче, что он оказался разменной фишкой в больших играх, только никак не мог с таким поворотом согласиться.
Усаженный за первый стол хозяин ночного рок-н-рольного клуба «Трясогузка» пытался по музону определить, кто играет за стеной, звук оставался отцежен, долетали лишь старания ритм-секции. Мало, но попытаться отгадать исполнителей можно. Не «Рогатые сковородки из мельхиора» с сомнительным пост-фанком, не «Пастеризованный портвейн», и не те, запамятовал название, которым русскоязычный «Роллинг Стоунз» посвящает в каждом номере информашки по пятьсот знаков, включая пробелы. То, что за кирпичной преградой ночной клуб, а не репетиционная площадка, Мартын Матвеевич не сомневался, как профессионал. И если повезет прочухать, что за группа изгаляется, он вычислит, какой там клубешник обитает, а значит, определит свое местоположение в городе. Ведь сюда его привезли с завязанными глазами, и есть подозрение, что наручники не одели только из-за травмы правой руки.
Если бы за стеной напрягались «Боевые цикады» с «пьесами из акустической бездны», где-там бы обитал клуб «Молоко». Если бы рубила драман бэйс группа «Пакова ить», к гадалке не ходи, что там поселился клуб «Манхеттен». Если бы лабали дум-металл «Вопящие демоны», то оставалось бы подозревать, что хозяина «Трясогузки» привезли на улицу Мира к клубу «Орланда».
За вторым столом плешивый велел черной вдове расписаться в протоколе и, уже убрав бумагу в кислотно-яркую канцелярскую папочку, полюбопытствовал:
— А про русалок ваша странная посетительница ничего не говорила?
