— Мой отец тебя, батрачонка, хворостиной учил. Ты сгоришь, все успокоится, а твое отродье я тоже хворостиной учить буду. И внуков.
«Чего он мне зубы заговаривает?» — думал Слепак. «Чего он медлит?» — думал Козин.
Бандитский начальник вел себя гораздо осмысленней. Уже выругав себя, что оказался перед противником с незаряженным ружьем, он пытался незаметно вложить в него патрон. Может, и удалось бы, но проклятая левая рука совсем отказала. Ошалевший от контузии Слепак наконец осознал, что продолжает сжимать маузер. В голове немного прояснилось, и тотчас же огненная боль начала заполнять его тело, но председатель комбеда нашел силы для улыбки.
— Нет, Василий Якич, придется вам без хворостины обойтись, — сказал Слепак, быстро поднял пистолет и выстрелил Козину в живот. Тот согнулся и осел на пол. Хорошо бы пальнуть еще раз, но патрон оказался последним.
— Прощай, Козин, — сказал Слепак, подходя к нему. Надо было уходить, так как огненный вал, хотя и потеряв первоначальный разбег, продолжал наступление. — Ты про ад трепался, Василий Якич? Я в попов уже не верю, я — этот самый, теист. Но ради тебя исключение сделаю, поверю ненадолго. Огонек там, будь уверен, что надо. Не хуже того, что сейчас до тебя доберется.
Слепак поднял ногу то ли пнуть Козина, то ли перешагнуть через тело. В этот момент тот приподнялся и всадил снизу нож в живот председателю комбеда. На это у кулацкого вожака ушли последние силы, и он рухнул рядом со своим врагом.
Слепак не ошибся, огонек действительно добрался до них через пару минут. И тогда, уже повинуясь не разуму, а инстинкту, оба сделали самое разумное: обнялись, прижав лицо к лицу, чтобы огонь не дошел сразу до глаз.
Последнее, что они слышали, было подобие десятков выстрелов из мелких пушек. Пламя добралось до комнаты, где хранился порох, конфискованный у крестьян. Потом огонь лизнул и мешок с динамитом — та самая партия, малая толика которой оказалась в мешке у Тимохи Баранова. Взрыв сократил мучения Козина и Слепака на несколько секунд.
* * *
Афонина винтовка осталась в гостиной, поэтому огонь по Назарову и Ларисе вел кто-то другой. Шуршание приклада, трущегося о небритую щеку, не услышишь и с трех шагов, но за веселые военные годы Назаров научился слышать такие звуки не ушами. Он почувствовал: на него наводят четыре винтовки, и одним прыжком уберег ее от залпа.
— Ларя, ползи к сараю! — крикнул он.
Лариса так и сделала. Назаров перекатился в сторону и вскинул маузер. Выстрелив по Назарову, бандиты пробежали несколько шагов вперед и укрылись за флигелем, что стоял в полсотне метров от старой псарни, а Петр Веретенников даже упал на землю. Но не от военной смекалки. Просто первый выстрел, совершенный им в жизни, поверг его наземь.
Лишь один бандит замешкался. Еще миг, и он тоже лежал на земле. Но в нем уже сидели две назаровские пули.
Афонька-Мельник подскочил к трупу, выхватил у него винтовку со штыком и отполз за флигель.
— Будем брать его с двух сторон. Вы, двое, ползите вдоль дома, а мы подойдем сзади. Пошли.
— Пошел-ка ты сам на хутор бабочек ловить, Афанасий Емельянович, — как всегда, рассудительно и степенно сказал умный мужик Петр Веретенников. От первого в жизни выстрела у него страсть как разболелась челюсть. Это было последней каплей, и он решил высказать Афоне-Мельнику все, что накипело:
— Попутал бес. Повязался с вами, с душегубами. Ты, Афоня, дружок мой старый, дальше режь-стреляй кого хочешь. А я пошел к жене.
С этими словами Петр снял с плеча винтовку и швырнул ее на землю.
— Ты это что, уйти хочешь? — изумленно спросил Афоня.
— А ты не понял? На то мне две ноги Богом дадены: ходить куда хочу.
— Недалеко уйдешь, — крикнул Афоня-Мельник, поднимая его винтовку и демонстративно передергивая затвор.
— А пошел ты на хутор… — махнул рукой Петр и спокойно зашагал от флигеля, будучи уверенным, что Назаров в уходящего стрелять не будет. И когда смертельный удар в затылок бросил его лицом на тропинку, он успел понять — стрелял его закадычный друг, чертов мельник.
— Братцы, — ласково сказал Афоня, еще раз передернув затвор. Так обращается отец к любимым усталым детям, уговаривая еще чуток потрудиться на сенокосе. — Мы сейчас нашего солдатика прикончим — и к мамкам. Пашка, теперь с той стороны ты один поползешь. А я с Митькой постараюсь залезть на крышу — сверху его будет проще высмотреть. Будем перебегать шагов по десять и снова ложиться.
У кого-то из парней клацнули зубы, но вопросов не было. Пашка кинулся первым, потом выскочил Митька, и лишь сзади него пробирался ужом Афоня. Так он делал не из трусости, а в надежде, что Назаров первым выстрелом выдаст, себя и можно будет постараться прихлопнуть его издали.
Назаров себя не показывал. Все трое подскочили к сараю.
— Внутри он, что ли? — сам себя спросил Афоня, подставляя плечи Митьке, который полез на крышу. Тотчас же был дан точный ответ: из-за закрытых дверей раздались два выстрела. Пули от маузера легко прошили доски, и Пашка рухнул перед входом.
Митька был уже наверху и залез на низкий чердак, служивший сеновалом. Вычислив по звуку, откуда ведет огонь Назаров, он разрядил всю обойму своей винтовки через гнилой настил. Снизу раздался грохот, кто-то катился, опрокидывая составленный инвентарь. Митька сообразил, что надо менять позицию. Он сделал это вовремя, так как в ту же секунду в доске, на которой он стоял, появились три дыры, будто их мгновенно просверлили чудесным коловоротом.
Назаров явно откатывался от дверей в противоположный конец сарая. Митька побежал, потом упал, пополз по чердаку, вынимая из-за пояса наган — на верхотуре перезарядить винтовку было не просто, да и времени не хватало.
Снизу раздались еще три выстрела — гнилая щепка больно царапнула Митьку в щеку. Но — пронесло. В ответ он четыре раза выстрелил в настил. Последующий шорох подсказал ему, что противник ушел и на этот раз.
Митька замер на старых досках. Главным было сейчас не двигаться. «Подожду, пока он не шебурхнется», — подумал он.
И действительно, через минуту внизу, точно в углу, раздался шорох. Тотчас же Митькин наган расплевал в направлении звука все оставшиеся пули. Снизу донесся болезненный стон, и все затихло.
«Конец тебе, солдатик Назаров», — подумал Митька, с трудом поднимаясь на одно колено — затекли ноги. Теперь скрипеть можно было сколько угодно.
Из противоположного угла донесся шорох. «Так я же его…» — подумал Митька, но мысль до конца не довел. Четыре пули снизу — на этот раз Назаров стрелял из маузера и револьвера одновременно — прошили настил, и Митька рухнул навзничь.
Сверху закапала кровь, Назаров успел отскочить в сторону. Он усмехнулся: прыткий был паренек, да недогадливый. Когда Федору стало ясно, что противник стреляет только по звуку, он швырнул в противоположный угол пустое ведро и дождался, пока парень раскроет себя. На всякий случай стоном его успокоил.
