У Агустино было разбита губа, из носа капала кровь, лицо испачкано грязью, видимо, с обуви колумбийцев. Вот с таких вот каблуков.
Астремадурасу не хотелось говорить «да», но напоминание о детстве, о детективе Кастилио, который мог услышать откровения Агустино и разболтать всем в Ла-Пальма, привычно подействовали на полицейского, как волшебная дудочка на крыс.
— Да, — ответил Астремадурас, — это мой друг.
— И ты, жирный, тоже грязная панамская вошь, как и он? — саблешрамый ощерился.
— Я из той страны, где такие, как ты, обсосанный глист, вылизывают языком сортиры, — сказал Астремадурас, чувствуя, как распаляется в нем нешуточная злость.
По задней площадке пронесся невидимый ветер, выдувая пассажиров в переднюю часть салона, перенаселяя ее. Остались, разумеется, два панамца, один из них копошился на полу. И четверо колумбийцев, похожих друг на друга хотя бы тем, что у каждого в руке что-то имелось. У троих ножи, четвертый приготовил револьвер крайне затасканного вида. Этот, с револьвером, развалился на опустевшем заднем сиденье, закинул на него ногу.
Водитель, который не мог не почувствовать неладное во вверенном ему автобусе, не остановил машину, не открыл задние двери. И скорость не сбавил.
Полицейский удерживал равновесие, вцепившись рукой в вертикальный поручень, установленный возле задней двери. Наверное, подумал Астремадурас, для колумбийских автобусных линий — это нормальная сцена. Наслышан он про их страну, про их нравы. «Может, показать им удостоверение панамского полицейского?» — подумал он, и самому стало смешно.
— Прежде чем я вспорю твое жирное брюхо, я тебе скажу, на кого ты гавкал. — Саблешрамый стоял, широко расставив ноги в коричневых парусиновых штанах. Подскоки автобуса не действовали на него. С вестибулярным аппаратом у него все было в порядке — в отличие от порядка в голове. Два его товарища, те, что с ножами, удерживали себя в вертикальном положении, просунув ладони в кожаные петли, свисающие с потолка.
А Астремадурас держался за поручень, за длинную никелированную трубу, тянущуюся из крепления у верхней ступеньки выхода до такого же крепления на потолке. И ждать, пока саблешрамый наговорится, панамец не собирался. Обхватив трубу второй ладонью, пустив свои сто пятьдесят килограммов в дело, одним могучим рывком полицейский выдрал поручень из креплений. И без паузы, переходя из одного движения сразу во второе, из рывка в устремление вперед, он вонзил поручень, как копье, в живот саблешрамого. Тот закричал, словно попал под струю огнемета. Не прерывая устремления вперед, Астремадурас на ходу махнул поручнем, как клюшкой для гольфа, и подсеченный по лодыжке второй колумбиец, от страха или от неожиданности выпустив нож, повалился на пол, где ему хищно вцепился в горло Агустино, брат Энрике.
Третий колумбиец, стоявший дальше первых двух, вращал ножом, как хороший уборщик сахарного тростника орудует своим мачете во время горячей поры уборки урожая. С полутора метров Астремадурас, продолжая надвигаться, метнул поручень ему в лицо. Тот заслонился локтем, забыв о ноже, о боевом вращении лезвия, и Астремадурас пнул его небрежно, как урну с окурками, ногой в колено. И заставил отлететь к выходу из автобуса, удариться спиной о его закрытые двери и сползти на грязные рифленые ступени.
Панамец спешил к человеку с револьвером, который переполз уже с сиденья на самый верх его, забился под крышу автобуса. Руки его дрожали, все никак не смогли управиться с предохранителем, он скулил и бросал испуганные взгляды на приближающегося гиганта.
Астремадурасу до сиденья оставался шаг, когда колумбиец управился с оружием. Ему удалось сдвинуть рычажок, и обретшие твердость ручонки вытягивались навстречу огромному панамцу, поднимая огнестрельный ствол. Но полицейский успевал. Успевал выбить опасную железку из лап колумбийского подонка.
И тут автобус вошел в крутой поворот, сто пятьдесят килограммов повело в сторону. Панамец замолотил руками по воздуху, пытаясь остаться на ногах. Но полтора центнера слишком много для того, чтобы устоять, цепляясь за воздух. Вдобавок, пятясь, он наткнулся на тюки, на брошенный багаж пассажиров. И Астремадурас стал валиться спиной на задние двери. Он сбил выкарабкивающегося из углубления выхода одного из поверженных колумбийцев, как шар сбивает кеглю, и повалился вместе с ним на грязные рифленые ступени, придавливая его, как пресс придавливает заготовку.
Подонка с револьвером тряхануло, тряска сбила ему прицел, но он быстро вернул себя в прежнее положение. И торжествующе хрюкнул, увидев, как противник беспомощно барахтается в углублении выхода. Палец его нетерпеливо нащупал курок.
Мало кого из пассажиров удивило то, что в их… Матерь Божья!.. автобусе… в автобусе!!.. прогремел выстрел. Никого не удивило. Как тут удивишься, когда все к этому и шло. Вот он и прогремел. А потом и еще парочка.
Пуля выбила револьвер из рук колумбийца, следующая порция свинца досталась оправившемуся от сокрушительного удара поручнем в живот саблешрамому за то, что он, отыскав на полу нож, занес его над шеей Агу-стино. Деревянную рукоять ножа разнесло в щепы, а из опустевшей кисти вниз по руке потекла кровь. Третья пуля прострелила потянувшемуся было за револьвером подонку на заднем сиденье предплечье.
Отстрелявшись, детектив Кастилио вернул пистолет за пояс. И направился в конец салона, ловко просачиваясь между пассажирами.
Победа осталась за панамцами. Агустино на полу сжатыми в «замок» руками старательно молотил одного из колумбийцев. Рука детектива Кастилио остановила эту расправу. Ею соотечественник был оттащен за шкирку от лежащего. Астремадурас выбрался со ступенек на площадку и выволок оттуда же колумбийца, попавшего под его вес. Последний был лишен сознания, и, может быть, не только его. Первым делом панамский полицейский завладел бесхозно лежащим на сиденье револьвером и сунул его в брючный карман, вместимостью не уступающий кобуре.
— Что ты с ними не поделил? — Точно налитый свинцом взгляд Астремадураса вонзился под брови Агустино.
Пока школьный приятель соображал с ответом, внизу заговорил тот, кого недавно лупили «замком».
— Он скверно отозвался о наших женщинах и петухах. Очень грязно отозвался…
— После того как эти кретины оскорбили Панаму, всю Панаму. Сказали, что Панамский канал — сточная канава, представляешь! Я начал не первый, — очнулся виновник заварухи.
«Куда бы деть этого идиота?» — подумал полицейский из Ла-Пальма, а потом отдал распоряжения Кастилио и Агустино:
— Соберите ножи. Сначала свяжите тех, кто не ранен. Потом перевяжите раненых и свяжите их тоже.
Сказав так, Астремадурас направился по проходу. Пассажиры расступались перед ним, как волны перед крейсером. Дорогу ему посмел преградить лишь седовласый человек в облачении священнослужителя.
— Никому не требуется моя помощь? — спросил он.
— Не знаю, посмотрите сами, святой отец, — ответил панамец и двинулся дальше.
Курица, выпорхнувшая из корзины, задетой Астремадурасом, кудахтая и трепеща крыльями, заметалась над головами. Полицейский сделал еще шаг и почувствовал, что в спину его что-то несильно ударилось. Он оглянулся, посмотрел себе под ноги и увидел яичную скорлупу. Не представляло труда догадаться, где осталась большая часть желтка и белка.
