— Гос-споди, да откуда у тебя еще и пистолет, Люба-а? — Лешка схватился за голову.
— На дороге валялся, — огрызнулась любимая. — Наверное, из нашего пленного приятеля-сержанта вывалился — больше ни у кого кобуры нет, одни автоматы… Спасибо бы сказал, скотина, а если б он, — кивок на Борисыча, — палить по вам начал?!
Моряк требовательно протянул руку:
— Короче, отдай, еще выстрелишь ненароком…
— Не отдам.
— Любка!..
— Идиотизм, ну шиза полная! — внезапно заорал Мишка, до той поры переводивший взгляд с Любки на Лешку и обратно, и вдруг со всей дури пнул колесо грузовика. — Ну чистая психушка, блин! Все с ума посходили!
Летисия поочередно смотрела на дискутирующих, и на лице ее было написано абсолютное непонимание происходящего.
— Тихо, — сказал Лешка. Безнадежно махнул на Любку рукой и повернулся к Татьяне: — Далеко до этого города? Таня, але!
— А? — Татьяна тряхнула головой, провела трясущимися пальцами по лбу. — Простите, я что-то как-то выпала… Нет, Мишка прав, мы точно тут все с ума посходили…
— Так далеко или нет?
— Бог его знает. Я в картах не разбираюсь, сам посмотри, вроде недалеко. Надо бы у девочки спросить… Так что, значит, нам туда дорога?
— Ага, — поддакнул Миша язвительно. — Где уже ждут с распростертыми объятьями — и стволами, полными «маслин»…
— Нам бы до посольства, а там никакие «маслины» не достанут, — уверенно перебил довольный Вовка, по-пижонски выпуская тонкую струйку дыма. Опять затянулся, отвлекся на миг, устремил тоскливый взор в пространство и хлюпнул носом: — Эх, на конференцию я опоздал, это уж как пить дать.
— А деться-то нам, Мишаня, больше некуда, — тихо, обреченно сказал старик. — Видите — километрах в пяти развилка, одна дорога ведет в этот Текесси, а другая… сюда… сюда… вот сюда… В общем, нам не хватит ни бензина, ни везенья: я не я буду, если на развилке нас не ждут друзья с теми самыми «маслинами».
— Ну и что ты предлагаешь? — зло нахмурился Леха. — Если, конечно, мозги на место встали…
— Встали, не боись, — хмуро буркнул старик… и пожал плечами. — А предлагаю я… В общем, я бы рванул в город, лесами. Ни в коем случае не по дороге. А все подступы к городу наши «друзья» перекрыть не смогут — это все ж таки не деревня. Стало быть, там есть и полиция. Да и связь должна быть — телефоны, телетайпы, Интернет и прочая голубиная почта…
— Телефон! — зарычал Мишка. — Я пацанам брякну — от этой Колумбии вонючей мокрого места не останется!
— Так что, значит, теперь в Текесси? — неуверенно спросила Таня.
— Ребята, а он, кажется, в себя приходит… — подала голос Любка, сидящая на корточках рядом с пленным.
Остальные немедленно карту забросили в кузов и — кто опасливо шарахнулся в сторону (Вовик, Татьяна), кто воинственно придвинулся вперед (Борисыч, Леша, Мишка), кто остался на месте (Летисия, Любка). Пленный открыл глаза, и Михаил прошипел чуть ли не ласково:
— Ну, ты щас у меня заговоришь, амиго…
Лопес открыл глаза. И первым, кого он увидел, был некто, на вид обормот, с его последней сигарой в зубах.
До того как он осмелился приоткрыть веки, слышались только голоса — негромко о чем-то спорящие, на незнакомом (какого дьявола незнакомом — ясное дело, на русском!) языке. Если б он знал этот язык и открыл глаза раньше, то понял бы, о чем говорит высокий худой старик с черными кругами под глазами. А старик говорил, что на этом распутье (он показывал морщинистым пальцем точку на карте), обязательно их должны ждать. Их могут караулить и в других местах, но уж тут-то — всенепременно. Поэтому им следует идти пешком вот в этот город. До него двадцать, ну, двадцать пять километров… А куда еще деваться? Этим вопросом старик добивал слушателей.
Короче, Лопес решился открыть глаза.
Пухлый бодрячок грубо дернул симпатичную русскую за руку и что-то приказал. Девушка покорно кивнула и повернулась к Лопесу.
— Кто вы такой и зачем нас преследуете? — спросила она на слишком уж правильном испанском.
«Нет, — отстраненно подумал Лопес, — будь я проклят, если это профессионалы. Ну не катят они на профессионалов, никак не катят…
Или же очень хорошо маскируются.
Где остальные бойцы? Неужели всех перестреляли?..»
Страшно почему-то не было. Ничуть. Наверное, хотя бы потому, что русские связали ему руки за спиной. А было Лопесу тоскливо и пусто на душе — надо же, так глупо попасться… Непрофессионалам, случается, везет. Впрочем, это не повод для оправдания собственных ошибок…
— Знаете, как его надо посадить? — сказала Люба, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я в кино видела — лицом к стволу сажают, он, ну, пленный, ствол обнимает, и руки ему связывают с другой стороны.
— Сойдет и так, — отмахнулся Миша. — Ща запоет, что твоя Пласида Доминга…
Пленный посмотрел на Татьяну и тихо произнес что-то — короткое, слов из пяти.
Татьянино лицо не дрогнуло ни единым мускулом. Она открыла было рот, чтобы ответить, но передумала.
— Ну? — взял ее за локоть Леша.
Татьяна помолчала, глядя на пленного, потом спокойно сказала:
— Я, с твоего позволения, это переводить не буду. Информации ноль, зато эмоций вагон. — И все-таки голос ее дрогнул: — С-сволочь, я и слов-то таких не знаю…
— Я понял, — не менее спокойно сообщил Миша, но скулы его побелели. — А вот брателло пока не догоняет… Ну ничего. Ты вот что, Танюх, ты передай ему, что у нас за такие слова ответку держат по полной. Например… — Он в красках расписал, что будет с ответчиком, если тот не образумится. И добавил деловито: — Погодите-ка, я сейчас.
Решительно направился к кабине.
— Пока наш новый русский друг готовится к разбору полетов, — негромко сказал Борисыч, — пожалуйста, Таня, сообщите ему, что он, конечно, не умрет. Что он вернется к своим хозяевам. Но он должен знать, как старые бойцы умели развязывать языки… а кое-кто умеет и до сих пор. И он должен знать, что заговорит. Еще не рождался на свете человек… впрочем, это неважно. В общем, пусть он подумает, что с ним сделают его хозяева, когда узнают о его предательстве… У нас мало времени — дым от взорвавшейся машины могут увидеть с развилки, где засада, так что церемониться и уговаривать мы не будем. Вот такие мы, русские, ублюдки и не соблюдаем Женевскую конвенцию.
Татьяна, будто в трансе, заговорила.
Лопес выслушал ее молча.
Нет, он действительно не боялся. Плен для солдата — не позор. Позор — показать слабость перед противником, перед пытками… А о том, как русские умеют пытать, он и без перевода был наслышан: инструктор в тренировочном лагере весьма доходчиво и в подробностях описывал арсенал достижений русской науки заплечных дел…
