– Сюда, пожалуйста, – повел человек-монумент виршевцев не к центральному, а к служебному входу сквозь стайки праздношатающихся по парку людей. И даже не взглянул на отслоившегося от стенки вахтера, – Это со мной!
И пусть вошедшие врядли могли претендовать на корону Мисс Питер, даже на Мисс Лиговка не тянули, вахтер смирился. Сегодня выпал сложный день, вахтера уже неоднократно посылали, а один раз чуть не дали по рогам.
Глаза не сразу пообвыклись с хилым светом на широкой гулкой уводящей вверх лестнице, когда троица преодолела шатающиеся от возбужденного концертного народа тылы сцены. Там тебе и вертихвостки в купальниках и кокошниках, и клоуны в трико, и буфетчик за стойкой.
– Кстати, кореша, меня зовут – Урзум.
– Макар.
– Алексей, – Леха дергал носом, потому что пыльца оранжевых лилий проникла внутрь и изнутри щипала этот проклятый нос. И хотелось громогласно чихнуть, – Так, погодите! – неожиданно проникся Леха, – Ты тот самый Урзум, что первым в городе запретил всем, над кем крышуешь, на ДТП
[7]
гаишников вызывать? Типа, даже такая разборка – тоже твоя тема?
– Есть такой факт, – масляно ухмыльнулся шкаф по кличке Урзум, – Потом это стал делать каждый баран в золотой цепке. Но первым точно был я. Да ведь и вы – не последние пацаны – если за месяц нефтезавод к ногтю прижали?
Дядька Макар, услышав в голосе Урзума зависть, тоже пропитался, будто ромовая баба ромом, уважением к новому знакомому, но вслух восторгом захлебываться не стал. Они свернули с лестницы и пошли по пепельно-красной и пепельно-пыльной ковровой дорожке коридора четвертого этажа: двери слева и справа, будто в гостинице.
– А еще я про тебя слыхал, – зато за двоих захлебывался Леха, – Что ты чуть ли не саму начальницу Пятого телеканала пытался на счетчик поставить!
Урзум свободным кувалдометром вытащил ключ с фишкой, будто в гостинице, и отпер дверь под номером сорок семь:
– Эта коза оказалась ушлая. Мы ее выпасли и, когда села в тачку, блокировали двумя «девятками». А она, не будь дурой, вышибла боковое стекло и давай шмалять в воздух из газового пустозвона, – нехотя признался шкаф, – Ну, менты и набежали. Пришлось наспех отваливать, – Урзум сам сгрузил и жестом подсказал помощникам, что цветы можно свалить просто на диван. Не протухнут.
Освободившийся от благоухающей обузы Леха наконец почесал и утер окрасившийся оранжевой пыльцой шнобель.
– Но про ваши подвиги тоже сказки ходят! – жал на самолюбие провожатый, – И зону, небось, больше моего нюхали? – кивнул Урзум на наколочку дядьки Макара.
– Биография: Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижн. Вартовск – Тюмень – Сургут, – благодушно прогудел дядька Макар, оглядываясь, куда это они попали?
Одну из стен занимало бесконечное зеркало с придвинутыми тумбочками и стульями, будто в парикмахерской. И, как в парикмахерской, на тумбочках теснились шкалики с разноцветными жидкостями, плошки с разноцветными мазями, коробочки с разноцветными порошками. И вся эта фигня пахла сладко, и даже приторно. Пахла до бесчувствия. Пахла так, как не пахли даже сваленные на диван букеты.
А вдоль другой стены на горизонтальной железной палке на плечиках висели женские тряпки. Воздушные, в рюшечках и оборках, и плотно тяжелые расшитые бисером, с воротниками из драной кошки. Расшитые кружевами от горла до пупа и не расшитые ничем, будто жаба портниху задушила.
– А у Шрама кем числитесь?
– У Храма?
– Ну да, у Храма?
– Я – бригадир, – гордо сказал Леха, – А...
– А я всего потрошку, – поспешил опередить откровения Лехи осторожный дядька Макар.
– А я у своего папы уборщиком работаю. Вот этой метлой! – Урзум достал из-под свитера из-за пояса и предъявил девятимиллиметровую дуру, – Решаю проблему лишних людей, – сказав это, Урзум дуру не спрятал обратно.
И тогда неосторожный Леха все понял, и очень неуютно стало Лехе на свете белом. Дядька Макар же все понял тремя секундами раньше, но оставалось смириться. Не было ничего у дядьки Макара при себе внушительней расчески.
– Ну-ка, орелики, лапки за голову, мордами к стене и не перемигиваться! Кто первым подскажет, куда Шрам дел прицеп денег, на которые развел американских лохов, останется живой, – благостная улыбка сползла с рожи Урзума, будто ажурный чулок с женской ножки, и ее место занял пакостный оскал. Истинная харя Урзума.
И не то что мягкотелому Лехе, повидавшему многое и разное Макару стало студено на душе так, что корешки волос зашевелились, и под ногтями зачесалось.
– Храм? – переспросил Леха, и не приличное слово из глотки выдавилось, а жалобный писк. К такой-то матери облетел с Лехи, как цвет черемухи, благополучный лоск.
– Ну да, Храм, – свободной лапищей Урзум вытащил мобильник и отвлек генерального папу от важного дела, потому что не был уверен, что папа их заметил, когда они проходили мимо буфета.
Генеральный папа, Толстый Толян и Сергей Шрамов занимались важным делом: сидели над децилами кофе во внутреннем (том, что за сценой и только для артистов) буфете и пялились в подвешенный над стойкой для удобства клиентов телевизор. Цвета на развертке не совпадали, и на экране пытались оттеснить друг дружку три одинаковых дикторши – зеленая, синяя и красная. Но это было пофиг.
– Теперь о ситуации на Виршевском нефтеперерабатывающем комбинате. Как удалось узнать нашему корреспонденту, городское правительство после ряда консультаций избрало позицию на стороне рядовых работников комбината. В результате чего акт уступки части акций частному лицу российского гражданства Смольный признал. Однако мы не можем назвать нового владельца комбината, поскольку он сохраняет анонимность, – три полупересекающиеся дикторши кокетливо улыбнулись в камеру, – Потенциальные американские инвесторы покидают Петербург ни с чем. Бывший директор завода Эдуард Александрович Гусев заявил, что будет жаловаться в Совет Федераций. Но по мнению наших экспертов его шансы близки к нулю. Подробнее о завершении конфликта вокруг Виршевского комбината рассказывает наш корреспондент Александр Быстрых... – далее Михаил Хазаров, Толян и Сергей уже перестали обращать внимание на телек.
– ...Ну тут мне профсоюз делает большие глаза и заявляет, – продолжил прерванный рассказ Сергей Шрамов, – «А я типа думал, что ты на Совет трудового коллектива акции перепишешь!», «Здраствуй, жопа, Новый год!» – отвечаю я ему, – «Я что, даром горбатился и косил под Стеньку Разина? Зря своих людей засылал? Бабки кровные им максал? Светился, где ни попадя?». А профсоюз жует сопли и талдычит, как заведенный: «А я думал, ты акции перепишешь на Совет трудового коллектива!». Тогда я ему перевожу на понятия: «Ты живешь тем, что защищаешь одних, типа – работяг, и достаешь дрегих, типа – начальников. А я живу тем, что стригу барыг. Я этим живу – понял!?» А он, будто глухой, ноет одно и то же. Тут уж я психанул, взял его за грудки и такую речь толкаю: «Значит так, радетель, ты рабочим что обещал? Что комбинат простаивать прекратит, и что люди будут приличную деньгу зашибать. Так вот сейчас тебе и карты в руки! Я назначаю тебя новым директором комбината. Первый мой приказ – простои прекратить! Второй – рабочим по совести платить! Выполняй!» – и дал ему пинка под зад, чтоб приободрить.
